На улице горел один малый фонарь. Дощатый пол, исподволь, в такт шагам, поскрипывал и давил на ступни прохожим. Двухэтажные строенья толпой скопились вокруг узкого прохода и жадными взорами пожирали одиноких людишек, что медленно, нехотя, тянули свои животы на встречу друг другу.
На одном из поворотов, так сказать северном полушарии улицы, возле мусорных баков, полных слизи и пустых пивных бутылок, на маленькой лавочке восседала целая армия бравых и толстых бабушек разных возрастов. Их грубые, попорченные надутыми венами ноги, толкались вперед назад, вверх и вниз, их вязкие губы, хлюпая, мерно кружились в такт звукам, что вылетая из охриплых связок, встряхивали воздух вокруг их плешивых голов.
На противоположной стороне маленькие детки, улыбаясь, размазывали кошачье дерьмо по щекам, видимо, в целях преобразится и на миг и стать по-настоящему индейцами, таким образом, давая понять всему окружающему их миру, что они еще не иссохли, что они еще могут дать отпор слабоумию масс.
Короткая, всего в несколько сантиметров улочка, зажигала окна в своих домах. Из открытых форточек были слышны голоса разных высот. В ноздри же впивался запах зажаренных говядин с майонезной патокой, спирта и эпидермиса, носков и потных пяток, запах ссор и обид, отработанного до мелочи всовывания и высовывания, визга грудничков и их тонкое сопение.
Бабушки разговаривали друг с дружкой о разном старом и добром. В разной степени их занимала лишь одна тема – их собственное омертвление. Мерно, с удовольствием растягивая слова и звуки, делая много пауз, они, эти старые панталоны, встряхивали воздух, перебивая, били наотмашь по соседкам руками, затыкали друг дружки рты и давили шеи, тем самым не давая возможности выговориться, наговориться, не давая возможности, наконец, сказать о самом главном, верном, вещественном, о том, что скоро будет смерть, подвал, поп, земля, труна.
Мелюзга, измазав себя кошачьими фекалиями и настругав себе бутафорического оружия, с дивным улюлюканием пустилась в пляс.
В богатых квартирах граждане уселись за большой стол и начали вкушать яства. Горячий и соленый бекон со свининой, жирные сальные рульки со свиными пятачками, кровь, запеченная в маргарине и припорошенная измельченными листьями гвоздики, желатиновое желе со сметаной в масле и тому подобное.
В бедных квартирах граждане уселись за маленький стол и, подобно коровам, вывалив свои огрубелые от тяжелой и невыносимой работы языки, начали вылизывать соль, что большим валуном возлегала посредине стола. Их красные от голода и нужды глаза светились желчью.
На улицу спускалась ночь. Бабушки, голодные, голодные, покинули, наконец, лавку, детки вернулись домой, богачи уснули с набитыми животами, бедняки, с пустыми животами, в лихом кошмаре, крутились вокруг да около, в поту, с судорогами сжимая пальцы рук, шептали стихи проклятия и ненависти. Смерть же, возлегая на мусорном баке, била наотмашь своей кувалдой по самым ей ненавистным - старухам и беднякам.
Свет от единственного фонаря замигал и вовремя иссох . Теперь вся эта мерзкая улица исчезла напрочь, провалилась в тартар, сквозь кроличью нору умчалась прочь, ввергла себя в аннигиляцию, лопнула, подобно мыльному пузырю, забрав с собой все немощи и проклятия, жиры и толстые животы, вонючку смерть и сухие кости. |
