Мы стартуем в Гостомеле и держим путь в Пущу-Водицу. Считается, что там в нескольких точках отпускают хорошее тёмное пиво на разлив. С нами две десятилитровые пластиковые канистры югославского производства, магнитофон «Весна» и дохуища аудио-кассет. Наши прикиды на то время выглядят вызывающе безобразно, а хайра не поддаются сколько-нибудь художественному описанию. Пущанские менты смотрят на нас брезгливо-изучающе и никогда не спрашивают документы.
Мне нравятся одновременно три девушки из четырёх присутствующих. Поэтому я пытаюсь иногда пошутить. Получается не очень. Даже тупо получается. Тем не менее, одна из понравившихся мне барышень хватает меня за руку и тащит в глубь леса. Там мы лишаем друг-друга девственности, которой у нас нет и в помине. Кроны сосен шумят над нашими телами. Рыжая белка пробегает в двух-трёх метрах, шурша камышом. Где-то совсем рядом стучит дятел, и бродят суровые грибники.
- Sex Pistols – унылое говно, - поддерживаю беседу по дороге назад.
- Мне тоже больше The Clash нравится, - говорит она какой-то пластмассовой интонацией.
- Почему тоже? – удивляюсь. – Я Джелло Биафру слушаю.
В тот день я пожелал, чтобы моя девочка была похожа на Софи Марсо, любила литературу, ахуенную музацию и не выёбывалась. Поэтому вечером отправился к Толику, и уснул в ванной комнате под рукомойником.
- Рок-н-Ролл мёртв, - произносит Толик голосом древнеегипетского жреца. В его руках горящая свеча. Он держит её аккурат над моим лицом.
- А мы ещё нет, - отвечаю хриплым утренним голосом.
- Вот! – ухмыляется жрец. – Пойдём на кладбище. Тут три шага всего. Помянём наших общих предков.
- Но твоя фамилия пишется через «И», а моя через «А», - пытаюсь возразить, закрывая опухшие глаза.
- Бухой дьякон сто лет тому назад совершил непоправимую ошибку во время переписи населения, - не оставляет мне никаких надежд на отступление мой сотоварищ.
В Полесье все кладбища расположены на окраине леса. Отсюда ощущение, что покойникам здесь лежится уютно. Мы поминаем наших общих предков и опохмеляемся одновременно. Толик закуривает и, спросив моего позволения, читает свои стихи. Я уже совершенно ничего не помню из текста, кроме того, что деревья у него росли корнями вверх, Стаханов улетел в космос и не вернулся, а Гагарин до сих пор работает в шахте, наёбывая НАСА. Ещё Дзержинский в какой-то поэме про чекистов пил одеколон.
- Кстати, - радостно сообщил гостомельский поэт и почти мой однофамилец. – У меня дома есть едва початый флакон «Русского леса» и ещё чутарь самогона.
- Идём.
- Как тебе мои стишата?
- Ништяк, - говорю. – Знаешь? Я тоже буду писать.
-Заебись. Тебе сколько сейчас?
- 17.
- Дай-ка автограф заранее. |
