И вот, когда мы увидели свет в конце подвала – плавники рыб засверкали, спины пауков и саламандр раздались вширь, а коридор становился всё уже. Наша над, а то и под, водная лодка, гружённая торфом, китайскими батарейками, ганджубасом и прочими энергоресурсами, уже царапала бортами стены. У каждого из нас были свои артефакты, а те, кто не умел сопротивляться, прыгали в воду и возвращались назад.
Вряд ли это витийство можно было назвать смелостью, скорее – безрассудством. Хотя, многие из нас могли на полном ходу почепыжить спину кита, жить в буфете между пачкой риса и панировочными сухарями, сходить в менты и в хуй под алыми парусами.
Иногда мне хочется плакать; я иду на пустырь к бродячим собакам и плачу. Иногда меня в полный рост пробирает смех, и я прячусь в тени деревьев. Порой жабры полумёртвой рыбы помогают мне дышать. Порой чужое, но такое близкое и тёплое дыхание заставляет замереть мои лёгкие.
Для меня это игра в прятки. Стикс – самая мутная и, в то же время, самая прозрачная река. Поэтому я зарываюсь в песок на берегу, а откормленные церберы лают своими двенадцатью головами и царапают острыми когтями другую реальность.
Где-то на западе мертвецы просыпаются непременно в полночь при полной луне. В наших краях им не спится едва ли не каждую ночь. Русалки тревожат сон рыбаков и председателей совхозов, мавки сеют мох и поют свои северные босановы. Одна из них целует меня на рассвете холодными губами, и я кончаю в пустоту. Пускай у пустоты тоже будет ребёнок.
Кто-то жаждет инициации и просветления, а я пью спирт прямо из чайника, ибо терпеть не могу стаканы. Сколько длится это путешествие? Я потерял счёт. Бывает так, что где-то посреди улицы, по пути в лавку за чёрным чаем или холодным пивом, мне слышится голос: «Хочешь, я буду твоей Итакой?» И у меня ломается весло. |
