Вернулся из творческого отпуска и заканчиваю Мотыжкина. Осталась финальная, 12, глава. И еще потом наверное поменяю фамилию ГГ на Мотыгин. Как-то солидней звучит. )
10
Выцепить Матвея для разговора было несложно. Его школьный куратор благоразумно в уголке его карточки ввёл «площадь аутсайдеров». Чтобы не вдаваться в долгие и нудные объяснения, скажу только, в любом скопление человеческих существ найдётся маленький обоссанный пяточек, где люди по какой-то причине ощущают себя на удивление свободными от обычного давления общества. Я материалист, поэтому думаю, что люди сами неосознанно создают такие резервации мнимого свободомыслия, вот только мне совершенно непонятно по каким приметам одна точка пространства удостаивается их вниманием, а вторая игнорируется. Не, я понимаю, что тусоваться около самой школы, где учителей и прочей нечисти полным полно, никто понятно дело не будет. Но вот почему из множества укромных уголков выбирается какое-то одно определённое – совершенно не ясно. Площадью аутсайдеров называют заброшенную одноэтажную застройку в самом центре нашего жилмассива. Со всех сторон её деликатно обнесли забором, разукрашенным граффити в один из городских субботников, и благополучно оставили дожидаться инвестора или эскалатора. Говорят, власти тайно мечтали о парке, но им не хватало воли и финансирования. Произошло это лет тридцать назад, я тогда жил в другом районе. За это время от домов практически ничего не осталось, а вот деревья выжили и разрослись, превратив этот участок во фруктовый сад. Теперь там собиралась те, кто не уживался, противостоял, сопротивлялся, возмущался и вообще предпочитал заниматься хуйней, вместо того, чтобы устраивать свою жизнь. Как по мне, заброшенная швейная фабрика больше подходила для этого зоопарка. Там было множество входов, а не три, внутри целых пять этажей лабиринтов, зимой там было теплей и можно было обойтись без костров. Там была даже крыша, которая позволяла аутсайдерам не превращаться в испуганных куриц, когда начинался дождь. Но… Загадка, хули!
На площади меня знали и настороженно обходили стороной. Хотя где найти клиента указали сразу, не споря. Тот сидел один на камне и потягивал пиво, с таким выражением, будто тут ему ресторан.
– Привет, страдалец, – произнёс я подходя.
– З… здравствуйте, – отреагировал он неуверенно.
– Что не радуешься? – говорю, а сам носком ботинка футболю в его сторону камушек, который когда-то был асфальтом. Тот полетел неудачно, куда-то в сторону.
– Чему радоваться-то?
– Ну, раз я к тебе пришёл, значит ты ещё с Наташей, нет? Чем не повод для радости? – и ещё один камушек летит в него, на этот раз удачно – выбивает из остатков кирпичной кладки несколько кусочков.
– О да! – морщится Матвей, наблюдая напряжено, как я готовлю третий камень, уже полноценный с кулак, а не мелочь.
– Я ещё тебя порадую, – говорю воодушевлённо, играясь камнем, перекатывая его. – Ты же испытания хотел? Чтобы настоящая любовь и все такое.
– Я говорил, что готов к таким испытаниям, – хмуро поправил Матвей.
– Здорово! – заявил я.
Актёрского таланта у меня от природы нет, но за столько лет работы в школе я научился изображать эмоции достаточно правдоподобно. Вот и сейчас я буквально светился радостью. С каждой секундой все больше и больше. Но как ни странно Матвей держался молодцом. Хмурился, но в драку не полез. Я перестал играть с камнем и отбросил его носком в сторону.
– И что? – не выдержал все-таки Матвей.
– Я вчера провёл с Наташей великолепный вечер. Можно даже сказать ночь, –
запустил я пробный шар. – Она великолепный собеседник. Я даже пожалел, что мне так много лет, и она никогда не сможет быть моей женой. Максимум любовницей. В неравные браки я, увы, не верю.
Парень сжался. Но к моему удивлению не взорвался.
– И в чем же тут испытание? – спросил он, почти спокойно.
Я грустно улыбнулся. Даже играть особо не пришлось.
– Эх, Матвей, Матвей. Я не буду играть в старого, умудрённого опытом
школьного учителя. Вот уж кем бы мне не хотелось быть, так это твоим наставником. Во-первых, ты полная посредственность. Не бездарность, а именно посредственность. Что, пожалуй, даже хуже. А во вторых, ты для меня все ещё остаёшься загадкой, – я подошёл ближе и вперился в него взглядом. – И мне интересно разгадать тебя, парень. Поэтому я скажу тебе то, о чем должен говорить учитель, иначе все это мы узнаем на собственном опыте.
– Что же это? Какую-то чушь, что пишут в учебниках?
– В учебниках об это как раз не пишут. Хотя нет, мелькает, мелькает иногда. Так вот. Самая большое испытание любви – это неверность.
– Типа ревности и всего того, – усмехнулся с превосходством он. – Вы просто несовременны, господин Мотыжкин. Ревность это проявление насилие одного партнёра над другим.
– Не ревность, – поправил я. – Предательство. Ты же любишь Наташу?
– Люблю.
– И вот представь, что жизнь сложится так, что мы окажемся в одной постели?
Матвей хмыкнул. Я ожидал немного другой реакции. А у меня есть дурная привычка: если что-то идёт не по плану, упираюсь рогом и стараюсь до последнего дожать. Вот и продолжил представление.
– А что? – возмутился я. – От тебя она не убудет. Но девушкам в её возрасте обязательно захочется попробовать с кем-то более опытным. Исключительно из любопытства. Или потому что я приятный мерзавец. В конце концов, я могу и сам сделать первый шаг. Девушки иногда бывают настолько мягкими… Как в прямом, так и в переносном смысле. Так что не удивляйся, что вторым буду я. А может и первым.
Матвей смотрел на меня спокойно. А вот я начал немного нервничать.
– И что язык проглотил, сучонок? – со злостью поинтересовался я.
– Она свободный человек… – выдавил он.
– То есть ту уже заранее смирился с тем, что она будет гулять? – Я только руками развёл, можно было сворачиваться.
Вот этим меня молодёжь нынешняя и удивляет. Наверное, я старый и несовременный чувак, но я любовь без ревности воспринимать ещё могу, но вот любовь даже без слабой надежды, что будешь у любимого человека единственным и неповторимым. Это уже серьёзный загибон. Когда-то мой отец выстраивал свою систему, в том числе и на том, что все чувства, которые мы относим к романтическим, не что иное, как сплав собственнических инстинктов и необходимого каждого себялюбия. Теория, на мой взгляд, получилась однобокой, но истину в ней тоже можно найти. Как и зерно в навозе. Я лично считаю, что все это просто внешние проявление чувства. Не любовь из всего этого появляется, а все эти тараканы начинают выползать наружу, когда мы влюбляемся. И влюблённый, на мой взгляд, хоть и допускает, что жопу любимой бабы будут лапать и другие мужики, но все же до конца надеется, что она сама не захочет, подставлять задницу левым участникам. По идейным, значит, соображениям. Даже взрослые мужики, оттраханные опытом, и те дёргаются, когда начинаешь на это намекать, а уж такие юнцы как Матвей, ядом должны плеваться. Или он действительно святой, или подростки продвинулись в сексуальной эволюции дальше, чем хвастаются в презентациях правительства, или…
– Вот гавно… – вырвалось у меня.
– Что гавно? – переспросил Матвей.
– Ты гавно, дружок. Простое самовлюблённое гавно, – решился на провокацию я. – Тебе просто по кайфу, что в такую посредственность как ты влюбилась такая девчонка. Вот и морочишь ей голову. Я, пожалуй, украду её у тебя. А что, симпатичная, добрая, умная, будущая элита. И Цару перестану трахать. Ну её на фиг, дочка посвежее…
И вот тут он на меня бросился.
11
О, как я ревновал Цару ко всем её мужикам, когда был молод и глуп. Да что там к мужикам, я ревновал её сразу ко всему миру. Как и бывает в молодости, все потом смыло волной взрослой жизни. И, слава богу! Но как я ревновал… Я до сих пор думаю, что настоящая ревность сродни оргазму, только бывает реже. И также красива, как майская гроза где-нибудь на озёрах. Люди, особенно нынешние, как-то преувеличенно безразлично вспоминают о ней, иногда и с презрением. «Отелло промахнулся» – вот и все на что их выносит. Им, скорее всего не хватает эмоционального напряжения, их дуга накаливания по которым протекают эмоции рассчитана максимум на сорок пять ватт, и на тех, кто выдает запросто триста, смотрят с естественным недоверием. Цара помниться никогда не ревновала своих мужиков к другим блядям… Пока я ждал её с бутылкой хереса, я успел помечтать о том, какой бы она стала прекрасной в приступе ревности.
– Ты его избил! – возмутилась она, стоя в дверях.
При этом она не забыла снять платье и повесить его на вешалку у входа. Оставшись в одних трусиках, Цара подошла ко мне и легла рядом на диван.
– Не преувеличивай, исключительно в рамках разрешенных законодательством.
– Детей бить нехорошо, – не очень логично заявила она, обнимая меня.
– В воспитательных целях очень даже хорошо, – возразил я.
Потом мы некоторое время шептались без особого смысла и логики. Эта фишка мне в ней нравилась, заводила можно даже сказать, особенно хорошо шла под херес, которого я влил в себя где-то полбутылки. Нашептавшись, мы некоторое время молчали. Получилось сегодня слабенько, можно сказать и не получилось. Я, конечно, ничего ей не скажу, да и она меня упрекать не будет, но оба мы, что называется не выложились. У меня даже мелькнула мысль, что и Цара может превратиться в мою бывшую жену.
– У него все лицо разбито, всюду кровь, – прошептала она в подушку.
Вот честно хотелось крикнуть – обосраться. И завалить её на живот, достать ремень и… Благо я не любитель таких развлечений.
– Да не трогал я его, – устало ответил я. – Он получил пол заряда. А дальше просто упал неудачно.
– Но спровоцировал его ты! – она больно ткнула меня в грудь указательным пальцем.
– Я? Вот уж глупости! Рассказ что мы регулярно трахаемся, а дальше он все сам.
Обнаружив, что бутылка с хересом опустела, я поднялся с кровати.
– И зачем?
Как ни хотелось открыть ещё бутылочку, но с выпивкой на сегодня пара завязывать. И шатает уже, да и настроение ни к черту. Тут надо пол-литра водки и забытьё. А хересом напиваться – это все равно, что гильотину заменить колом в задницу.
– Не поверишь, – пробормотал я. – Озарение. Как у Ньютона, или кого там яблоками обсыпало.
Я подошёл к окну. Хотелось полюбоваться на красивый закат, восхититься
красотой мира, города, нависающими над людьми многоэтажками. Так коммунальные службы устроили ссудный день для бездомной живности. Внизу визжало, пищало и царапалось будущее мыло. Некоторых отбивали выбежавшие люди, только подливая хаоса в общую фантасмагорию. Цара тоже поднялась, не закутываясь, подошла ко мне, обняла и спросила в затылок:
– Тебе нравиться издеваться над маленькими?
Мы стояли голыми и радовали соседей видами моего повисшего члена.
– Зря стараешься, – произнёс я. – Я договорился с Наташиным учителем и её сегодня отправили на практику в дом престарелых. Дежурить будет сутки.
Цара замерла и очень аккуратно отлипла от меня.
– Без моего разрешения…
– Ты его дала, когда подписывала разрешение на первый уровень психологии.
– Но она бы позвонила…
– Сейчас она развлекает Зою Семёновну, чудесная женщина, почётный учитель, но страдает бессонницей. Мы её всегда используем, когда надо тихую спокойную девушку отвлечь от жизни.
Я отошёл от окна. Цара вновь заняла кровать.
– И зачем тебе такие интриги?
Это был самый сложный вопрос. Действительно: зачем мне все это надо? Гораздо проще послать все на хуй. И Цару, и Наташу, и Матвея. Но я столько лет копался в чужих душах, что разучился препарировать свою. Вот что это я? Какого хрена я начал дергаться и возится как таракан в сметане? За что она меня зацепила, что я влез в это дерьмо? Чувство к Царе, неожиданно вернувшееся? Влюбился в её дочь, у которой даже сиськи еще не выросли? Желание что-то доказать, пусть даже самому себе? Или въевшееся привычка совать свой нос во все дырки в поисках явных и скрытых социопатов? Вот кто бы мне объяснил…
– Цара, я вот тоже хочу спросить зачем? – говорю и падаю рядом на кровать.
– Зачем что? – и обнимает меня, стерва, прижимается.
– Цара, я все же инспектор министерства образования. Волкодав школьной
системы. Я уже понял, что Матвей срать хотел на Наташу, любит он тебя. И Наташа неземной любовью к этому идиоту не страдает. И контракт этот, вот не верю теперь, что она его выдумала. Но на кой моржовый член с ним возиться? Чтобы она рядом со мной тусовалась? Ты опять в какие-то партийные дрязги влезла? Очередной режим пиздой буравишь?
– Любит она тебя, – призналась Цара, а ладонью сама яйца мне сжимает.
– Это что она ухаживала за мной таким образом? – интересуюсь.
И параллельно с возбуждением борюсь. Профессионалка, мать её.
– Это ты за ней ухаживал, – смеется.
– Красиво, признаю. Но сложности все равно дикие. Как вы Матвею все объяснили? Он же с пустого места, получается, под пресс попал.
Цара плечами пожимает.
– Он, чтобы над учителями поиздеваться, особенно по моей просьбе, готов был школу свастикой изрисовать.
– Долбоеб… – пробормотал я.
– Милый мальчик, – не согласилась Цара.
Её горячие дыхание путешествовало по моему телу, как бы в поисках за что такое бы ухватиться. Игра такая. Знает же за что.
– Ладно. Матвей терпило. А девочке какая выгода?
– С тобой побыть. Она после свиданий счастливая приходила, как вывеска «Трахни меня» сияла.
– А ты значит помочь ей решила?
– Ага. Помочь.
– А спала тогда со мной какого хрена?
Она прижимается щекой к возбужденному члену.
– Чтобы помочь, – заявляет. – Чтобы она поняла, что все мужики сволочи, в
особенности учителя. Вы все продажные суки, которые учат нас как жить, с кем спать, объясняете, что такое подвиг, предательство. А сами точно такие же люди, как и остальные. Не боги, не ангелы, не святые. Обыкновенные букашки.
– Блядь, Цара, ты что за отца моего мстишь? За то, что он трахнул и бросил тебя? Ты просто дура!
– Ты знал? – замерла она.
– Конечно, знал. Он мне сразу и рассказал , и видео продемонстрировал, и как ты кипятком от него писала объяснил. Трахнуть тебя – это была часть моего воспитания. Преграда, которую я должен преодолеть, чтобы стать настоящим человеком. Вырасти над собой, над тобой, стать тверже, сильней…
– И ты им стал? – ехидно поинтересовалась она. – Пошел по стопам?
– А хрен его знает. Папа во мне разочаровался, – и, не выдержав, добавил. – Да соси ты уже!
Вот в этот раз получилось, почти идеально. Цара сама нападала на меня, я контратаковал, мы бились, как звери, и проиграли оба. Только когда она уже заснула, я набрал на телефоне Наташу…
– Наташа? Это Мотыжкин. Я тут переспал с твой матерью и вот, что она мне рассказала… |
