Собственно началось все во вторник одного из июней. Ко мне подошел Паша, вздохнул, словно у него внутри поместили легкие планеты – многострадальные леса амазонии, и важно, с апломбом не соответствующим его шортам и пляжным тапочкам, заявил:
– Я решил сбежать.
Глаза его были чисты, зрачки расширенны, но внутри полыхал огонь разума. От такого надо прикуривать, но я не курил и просто угостил его бутылкой пива.
– И куда? К жене? – интересовался осторожно, боясь повредить хрупкий стебелек его спокойствия.
– Почему сразу к жене? – обиделся он.
Хотелось сказать прямо: «Потому что это единственная женщина, которую ты любишь не только как женщину». Но уж очень болезненно он каждый раз реагировал, когда мы вспоминали его сумасшедшую суку. Приходилось обходить стороной этот травмированный неумелыми хирургами холмик Венеры, лишь многозначительно интересуясь как у неё дела.
– Ну, ты всегда к ней сбегаешь… – пояснил я, пожимая плечами.
Мы стукнулись бутылками и сделали по большому глотку, холодного и свободного от мыслей, пива.
– Нет, к ней не сбегу, – и поморщился.
– Зря, собственно. Может человеком бы стал, детей завел, машину купил бы, в бога поверил. А так, как не сбегай, ты все равно убегаешь в другую женщину.
– Я в Киев сбегаю. Может там вообще монахом стану.
Я покачал головой.
– Я не представляю, как можно стать монахом, не прожив двадцать лет с одной женщиной.
– А я поражен твоей реакцией! – махнул рукой Паша. – Ты совершенно не интересуешься от кого я сбегаю!
Ничего не оставалось делать, как пожать плечами, хмыкнуть и поинтересоваться:
– Не от нас случайно? Предатель.
Паша не мужик, он немного философ, чуть-чуть истерик, изредка поэт, и знаменит исключительно своим неутомимым неломающимся членом. Он даже работу умудрялся подбирать странную. То воспитателем в детском саду, то барменом в баре для гомиков, то журналистом. Правда, всегда умудрялся выбирать высокооплаченные. Детский сад был немного элитным, в баре для гомиков ему доплачивали, чтобы он не наливал в долг и не заводил любовников среди клиентов, а в газете, трахнутой провинциальностью, как молью шуба, он попал в пик какой-то политической компании и греб просто дурные, хоть и благоухающие говном деньги. Поэтому конфликтовать не стал, только миролюбиво и несколько смущено улыбнулся.
– Почему сразу от вас? – делано удивился он и, скривившись добавил. – От них.
– От девочек что ли? Вот уж… – хотелось добавить нечто хлесткое, но выдавилось только, – монстрообразное обвинение…
– Я не шучу, – пробормотал мой друг. – Ты никогда не задумывался, как может существовать наше, столь странное и необычное, объединение?
– Что тут гадать, остатки свободной любви, тяга к прекрасному, влияние шведов из «армиа флаворс». Я так еще просто трахаться любви.
– Если вы было так просто. Двое людей могут быть вместе, только если один эгоист, а второй лох. А нас четверо. Ты никогда не задумывался, как роли распределены у нас?
– Не могу сказать что меня сильно интересовал этот вопрос.
– А зря. Они тянут наши силу, нашу мужественность, нашу сперму…
– С мужественностью тут тебе кого-то обвинять – грех. А со спермой, что не так?
– Ты что никогда не замечал? – удивился он. – Эти бабы её глотают!
Мне это показалось важным. Не доказывающим что-то, а просто важным. Я достал еще две бутылки пива, открыл их и провозгласил тост:
– Ну, за спермовый вампиризм! |
