10
Но как ни странно успокоился доктор быстро. Хватило всего лишь одного разговора с Сёмой, который никак не хотел проникнуться событием и отбивался фразой, что босс в отъезде и крысами заниматься некому. Потом навалила текучка, мелочь, оставленная на позже в предыдущие дни, а сейчас выплывшая наружу. Пришлось доктору руководить сменой насоса, решать где брать подшипник, проверять как мужики работают со скальпель-лопатами и грузить какой-то работой тех, кто обычно отгонял крыс от ям. Получив неожиданную передышку, мужики стали глушить самогон прямо у всех на виду, чем подрывали весь рабочий процесс. Конечно, доктор не забыл отправить Мишуню в лабораторию с образцами, но сам никуда не пошел, оставив разборку с необычными волосами на вечер.
Так в делах он и пробегал по кровезаготовкам до обеда, когда вернулся Мишуня и принес завтрак.
– А Лизонька где? – спросил доктор, принимая судочки с кровавым супчиком и рагу из синего грибка.
– Не может она, извинить просила и передать, что уроками сильно занята, – ответил Мишуня, чему-то мечтательно ухмыляясь.
Доктор с подозрением, уловив его непонятную улыбку, поинтересовался.
– Ты ко мне что ли, голубчик, заходил?
– Так по пути, Савелий Иванович, Лизонька меня перехватила, у лаборатории. В хлопотах она каких-то, попросила передать, я и принес.
Почему-то доктор не поверил и разозлился. Ну, не вписывался «зять Мишуня» в скромное, но такое притягательное обывательское будущее дочери. У него уже готов был едкий комментарий со злой отповедью, да в столовой ударили в рельсу, и мужики негромко переругиваясь, со смехом и матерком, торопливо побросали инструменты и поспешили на обед. Остались только дежурный у ям, чтобы разгонять так неожиданно исчезнувших крыс. Рабочий ритм осыпался, растворившись в гуле голосов.
– Разрешите? – спросил Мишуня.
– Иди уж, – кивнул доктор.
Сам доктор в столовую не ходил. Об обеде заботилась жена, и вместо столовой он шел в маленькую беседку, с прекрасным видом на резервуары с кровью. Под её мерное плесканье и урчание, доктор и обедал. В солнечные день потолок беседки расцветал алыми всполохами, отраженными от кровяной поверхности. В пасмурный, электрическая лампочка заливала все пространство желтым светом. Тут можно было спокойно и мирно поглощать пищу, при этом ощущая, как в его пустой сосуд жизни, вливается смысл. Той жизни, в которой все эти тонны чистейшей сибирской крови, завтра в цистернах унесутся на запад, чтобы там напитать экономику миру живительным нектаром. И возвышаясь над гигантскими стальными баками можно даже на мгновение представить себя… не Богом или хозяином жизни. Но доктор такие игры не любил. Эти роли успешно примеряет на себя заблудившейся в Европе бывший начальник лагеря. Тому было легко прогуливаться по улицам далекого Парижа с бумажным пакетом, в котором лежит свежекупленный белый костюм, в сопровождении трех телохранителей и одной малознакомой и доступной модели. Даже Сема больше подходил на должность держателя мира, менеджера потоков и кудесника кровавых фьючерсов.
Доктор жил в поселке, далеком от мистики и волшебства, погруженной в простую и, уже можно признаться, нудную работу, и совсем не чувствовал себя отцом, создателем нового мира, в котором почти в каждом магазине продавали кровь, разведенную в пропорции две части к трем, в прозрачных пол-литровых и литровых бутылках. Вот там и случались чудеса и долгие споры о том, насколько кровь виновна в штурме Белого Дома. Тут, среди черных терриконов и бардовых ям, подобные разговоры казались глупостью. Тут её, кровь, пили не разбавленное и даже перегоняли для усиления эффекта, и ничего: сердце держалось, печень не отваливалась, а дома и воздушные замки штурмовать никто не спешил.. Даже алкоголизм Петрова, единственный по сути случай, никак с кровью не связывали. Винили его мерзкий характер, какую-то неизвестную трагедию, чужеродность, но никак не самогон. Пили-то все и нормально. «Пустое» – улыбался про себя доктор, когда слушал по телевизору профессиональных сплетников, воркующих над телом очередного прославленного покойника. «Нет-нет», – говорил им доктор, – «Высоцкий умер совсем не из-за крови. Глупости это. Вон сколько её выжрал поселковый дворник? А уж семьдесят почти». Поэтому причины всех проблем не в крови, а где-то внутри каждого из нас.
– Крысы! – услышал вдруг доктор крик.
Первое на что он обратил внимание, отвлекаясь от скучного обеда, непонятная интонация и хриплый тембр. Доктор был бы плохим организатором, или как сейчас принято говорить – менеджером, если бы он не узнал голос Степы Колоды, самого спокойного и флегматичного мужика из всех прошедших через колонию. И никогда до этого доктор не слышал чтобы Степа кричал. Попав на зону за убийство жены, тот как бы поставил перед собой цель оставаться спокойным и никогда не удивляться ничему происходящему. Подведя под это целую жизненную философию, в которую доктора, правда, никогда не углублялся, вкратце выхватив основное: удивляясь, человек отдается во власть собственного безумия, что, в результате, добром не кончается. Как понимал, доктор, корни теории тянулись к похороненной где-то в средней полосе жене, но заниматься выяснением, как обстоятельств появления, так и собственно самой теории считал излишним. Но её реализация Колодой доктору нравилась. И раньше-то этот мужик не отличался какой-то особенной эмоциональность, а к моменту осознания единственно верного мировоззрения превратился в откровенного чурбана. И стал главным по борьбе с паразитами. Как считал доктор, должность самая ответственная после его собственной, потому что требовала всегда методичности и спокойствия. В отличие от мужиков, которые дежурили по периметру ям посменно, Колода никогда не сменялся. Он обходил ямы, вооруженный вилами и подключался тогда, когда крысы совсем уж наглели и пытались прорвать к крови «небольшими группами по сто-двести штук», как комментировал он сам. Другие мужики на такой работе долго не держались. Или увлекались чрезмерно, или в религию ударялись. Последние смотрелись особенно жалко. Приходили к доктору, мялись, шуршали кепками и лепетали что-то о тварях божиих, роке, фатуме и о подымающемся над свежедобытой кровью паре. Требовалась холодная голова Колоды, чтобы раз за разом нанизывать верещащие тушки, спокойно ногой снимать еще живых крыс с вил, и искать следующих жертв. У японцев, говорят, этим занималась автоматика, а в Америке нанимают мексиканцев. Доктор обходился Степой.
Первым порывом доктора – встать, посмотреть. Пришлось брать себя в руки, успокаивать и доказывать, что все равно успеет только к шапочному разбору, так что и торопиться не следует. Для того, чтобы добраться к ямам, надо или идти навесной мостик, натянутый над огромным баком с кровью, или обойти баки по железной дорожке, выйдя через маленькую калитку в беседке. А это как ни крути минут пять. За это время Колода значительно проредит крыс, оставшихся без энтузиазма будут гонять другие мужики. С таким же успехом через пять минут прибежит Мишуня, с докладом. Поэтому только встал, налил из термоса кофе и подошел к перилам.
Через пять минут Мишуня не появился, не появился и через десять.
– Крысы! – услышал доктор крик Колоды через пятнадцать минут.
Доктор нахмурился и, поставив на перила чашку с недопитым кофе. Он уже сделал несколько шагов к мостику, когда с неба прямо в бак что-то упало. Брызнуло во все стороны, несколько капель долетели и в беседку. Доктор не успел даже начать ругаться и про себя обвинять неизвестных шутников, которые кидаются почем зря камнями, когда в емкость упал второй снаряд, затем третий, четвертый, через мгновение они посыпались словно градинки.
– Вот же ж, – вырвалось у доктора. – Что за…
И замер. Снаряды, падающие с неба, в крови не тонули. Они барахтались, били крыльями по вязкой поверхности и верещали.
– Крысы… – пробормотал доктор. – Летающие…
Вот тут бы доктору и выругаться. Но, пребывая в каком-то странном ступоре, он вернулся к кофе, уже окончательно остывшему, и выпевая маленькими глоточками холодный напиток, наблюдал, как с неба, прямо в огромный чан с кровью пикировали крысы. |