5
К трупам привыкают. Каким бы брезгливым и пугливым человек не был. Если изо дня в день приходиться ему сталкиваться с мертвыми, то и страх, и брезгливость постепенно проходят. Доктор и сам был брезглив. Раньше, при Союзе. Работая с кровью и земной плотью, даже в лагере не строгого, но все-таки режима, он редко сталкивался с трупами. За редкие несчастные случаи на производстве, которые его касались непосредственно, он получал индульгенцию за пару строк в отчетах об охране труда заключенных, в рамках допустимого процента на сто тонн выработки естественно. С места происшествия же сбегал сразу. А об убийствах в бараках он догадывался только по беготне в следственном отделе и угрюмом мате вохры. Потом лагерь закрыли, приватизировали. Бывший начальник стал директором, быстро заматерел и уехал в столицу, вместе со всем своим ближним кругом. Как-то само собой получилось, что доктор остался за главного. И вот тогда-то мертвецов он поведал множества. Вспоминая девяностые, он только качал головой. Благо блатные быстро просекли, что на кровезаготовках ловить им нечего, и разборки со стрелками прошли стороной. Но хватило и банальной бытовухи, с размозженными черепами, поножовщиной, беспричинной агрессией. Благо с суррогатной водкой народ разобрался быстро и начал массово гнать водку из крови с помощью самодельных центрифуг и змеевиков.
– Сильно погрызен? – спросил доктор у собравшихся.
Труп лекаря обступили плотно. Толпа, по масштабам поселка, получилась серьезная. Никто не шумел, поэтому доктора услышали сразу, расступились.
– Сильно погрызен? – повторил он вопрос, когда добрался непосредственно к труппу.
– Так муха была, сок выпустила, – произнес Захар, который сидел на корточках около трупа.
Захар, как единственный охотник в поселке, авторитет имел неоспоримый. Мужики вокруг только закивали согласно.
– Что? – удивился доктор, который Захару доверял не осторожно.
– Дык, – пробормотал Захар и ткнул толстой палкой ногу несчастного лекаря. Та будто потекла, как на половину подтаявшие желе. – Муха сок свой выпустила. Ест оно так. Разжижает, и уж потом ест. Это не крысы, не блохи. Не грызут мухи. Растворяют.
Мужики вокруг снова закивали. Доктор мысленно хлопнул себя по лбу, запамятовал. И заметил негромко:
– Это ж какой мух получается…
Дружный мужицкий вздох за спиной заставил доктора вздрогнуть. Он оглянулся. Лица у всех были хмурые и настороженные. «Труппа они что ли никогда не видели» – раздраженно подумал.
– Разойтись! – крикнул он и оглянулся вокруг.
Мужики, помощники, редкие рябые бабы стояли вокруг и шептались.
– Разойтись! – крикнул доктор еще громче.
Послушались. На пяточке с доктором остались только Мишуня и Захар.
– Где Петров? – спросил доктор устало, доставая из кармана сигареты.
– Знамо где, – ответил Захар. – Дома, – и добавил после маленькой паузы. – Пьет.
«Пьет! Как же! – подумал доктор. – набрался уже, теперь спит, не добудишься. »
– Уберите тут все, – распорядился он.
– Не переживайте, Савелий Иванович, – закивал Мишуня. – В лучшем виде…
Доктор затянулся. Курил он «Приму». Местные, усть-сысолевские, неправильные, тяжелые, с невкусным запахом крови, который пропитал всю округу. Но ничего другого он курить уже не мог. Привычка. Табак без вкуса крови легкие принимать отказывались, заходились в нездоровом кашле. Доктор втянул через сигарету воздух, приправленный солоноватым дымом, и посмотрел на медленно падающее за горизонт солнце. Тонкой струйкой, словно чайник, выпустил из себя дым.
– А муха небольшой уж так была… – пробормотал Захарий, бережно складывая наполовину переваренные руки лекаря на носилки. – Так себе. Средней мощности мух. Вот, под Магаданом, помню, мухи вообще страшные были. Человека всасывали нараз. И следов не оставили бы. А вообще-то добаловался наш лекарь. Баловство к добру не приводит. Говорили ему.
– Куда его? – спросил деловой и счастливый от своей причастности к делу Мишуня. – В холодную?
Доктор кивнул. Особо не задумываясь, впрочем. Вопрос был лишним. Процедура обычная. Завтра протрезвеет Петров, напишет что-то в бумажках, труп подождет пять дней, и, не дождавшись родственников, которые в принципе не могли бы успеть на похороны, отправиться в плоть. «Исход все одно один» – подумал без злости доктор. Хотя не любил он Александра. Да и вообще лекарей. Покойного за мерзкий и подлый характер, пошлое доносительство и другие грехи. Лекарей… За торопливость и шарлатанство. «Ведь вдуматься если», – подумал он, выбрасывая недокуренную сигарету. – «Вдуматься если, снимут кожу, даже до мяса докапываться не будут, так и положат – неживое уже в живое. И проглотит его плоть земная. Раствориться в клетках её, разве что кости останутся прижатыми к эпидермису». Кости и железо плоть не принимала, давая пищу умам археологов и гробокопателей. Доктор сковырнул отслоившийся кусочек кожи и зафутболил его куда-то в сторону бараков. По уму надо было плюнуть на странности сегодняшнего дня и отправиться домой, спать. Завтра будет новый день, прибудет кто-то из столицы, или хотя бы из Усть-Сысольск. К вечеру, но день можно заполнить Петровым, сходить проверить новую артерию. Разрабатывать без разрешения с самого верха никто не будет, но присмотреть не помешает. Что еще? С дочкой поговорить? Лучше сегодня же с вечера, без экивоков, напрямую. Вроде все. А с мертвым лекарем пусть приезжает служба безопасности вместе с единственным на всю округу милиционером Петровым, благо общий язык он найдут самостоятельно. Бывший следователь как-никак. Да надо было идти домой. Даже не домой. В лабораторию… Мишуня с Захарием дружно хекнув подняли носилки и молча понесли. Доктор оглянулся. Из всех возможных щелей выглядывали мужики и бабы. Даже дети малые и те выглядывали. Доктор безразлично выбросил сигарету. «Надеюсь, хоть Лизонька дома сидит. С неё станется», – подумал он и пошел в сторону дома.
Но домой не пошел. Доктор даже лукавить перед собой не стал, кружить вокруг да около, заходить в магазин, заглядывать в холодную. «Пустое», – сказал он сам себе и пошел прямо к Александру.
6
Фамилия у лекаря была говорящая – Чехов. Александр Чехов. И характер мерзкий. Идеалист – этим все сказано. Верил в какие-то мифические ценности, которые кто-то обозвал либеральными. Опять же доноситель. И как будто не из-за ценностей своих, а даже вопреки им. Как оно все так запуталась в нем доктор не знал. Грешил на простоту нравов, распространившуюся в обществе после смерти Союза. Вообще старался не задумываться над этим. Просто ненавидел.
Жил лекарь при больнице. После закрытия лагеря она практически пустовала и вместить могла бы, при желании, еще пять постояльцев. Но лекарь с самого начала отвоевал себе все здание. Роскошным жилье его не было. Доктор-то без зазрения совести привлекал какую-то бабу на уборку, а мужиков на текущий ремонт. Александра с подобными просьбами игнорировали, хотя лекарь он был неплохим и пациенты после его лечения не торопились на вечную стоянку в земную плоть. Но опять же характер-с… Просили мужики и бабы деньги за обслуживание. А откуда у лекаря деньги? Вот и выглядела больница пострадавшей и забитой, как после хулиганской разборки. Жилыми оставалось несколько комнат. Правда, Александр был не требовательным. В остальных помещениях располагалась его лаборатория. А для клеток с мухами-дрозофилами особая чистота была не нужна.
Доктор подошел к больнице и осмотрелся. Казалось никто на него внимания не обращал. Это впечатление конечно было обманчивым. Маленький поселок, почти село, со своим болезненным любопытством ни на секунду не оставлял свободным от соседского внимания. Но и интенсивность такого внимания тоже была разной. Доктор обошел дом, осмотрел вынесенный с петлями двери, подергал поломанный забор и наблюдатели, украдкой глядящие в окна, особо не заинтересовались им. «Доктор проводит расследование» – подумали они и успокоились. Все замечательно вписывается в представление мужиков о том, как должен себя вести доктор найдя труп лекаря. Начни он подкрадываться, скрываться – только подогрел бы заинтересованность и кто-то из самых любопытных уже поспешил бы выйти на улицу, чтобы выяснить причину такого поведения. Но все равно, даже зная и соблюдая правила, доктор с облегчением вздохнул, когда вошел в больницу. Приемный покой, с поломанными стульями и большим канцелярским столом, палата стационара с железными кроватями, лишенными матрасов, операционная с теми самыми матрасами в углу и пыльным операционным столом в центре. Палата, в которой доктор жил, была следующей. Все очень аскетично. Из удобств уже знакомая кровать, железная на пружинах, разве что матрас был на месте и любовно укрыт белой простыней с зеленными вензельками, платяной и книжный шкафы, письменный стол, дрожащий, словно девственница, холодильник, телевизор, бесконечные коробки с книгами, стены, занавешенные топографическими картами с непонятными отметками, единственное окно с горшками декоративной плесени. Глядя на карты можно было решить, что в свободное время искал лекарь какой-то особенно огромный клад. Вот только изображены на них были самые что ни есть экзотические страны, далекий как от поселка, так и от финансов доктора. Тут было даже чисто, если закрыть глаза на явные следы борьбы, вроде разбитой посуды и поломанного стула. Маленькая дверь в углу, которая вела в лабораторию, висела на одном честном слове, криво и качалась.
В лаборатории доктора встретила уже самая настоящая разруха. Доктор застыл в дверном проеме. Клетки были выломаны, мебель разбита, мониторы лежали на полу, компьютеры дымились…
– Не слабо, Савелий Иванович? – услышал доктор.
Он резко обернулся и увидел входящего в комнату Петрова.
– Испугали вы меня Григорий Павлович, – медленно произнес доктор.
Петров пошатывался, а правой рукой искал какой-то опоры. Он был невероятно толст и грузен. А в своей форме, из которой буквально вываливался, казался еще больше. Поселку он достался в наследство от лагеря. Как и все, собственно. Бывшей следователь, спившейся после трагедии с женой, которую зарезал любовник, он жил в поселки на положении юродивого, хотя и занимал должность начальника службы безопасности, а по совместительству еще и участкового милиционера. Мужики его не трогали, потому что в бытность следователем он их излишне не прессовал, даже наоборот защищал от явных несправедливостей. Бабы просто жалели. Все остальные обращали на него мало внимания.
– Мне сказали, что вы не прейдете, – сказал доктор, отходя от двери. – Отдыхаете.
Петров, наконец, нашел кровать, радостно крякнул и осторожно примостил на неё свое толстой тело.
– Да ладно, – махнул он рукой. – Скажите прямо: сказали, что я был пьян.
Доктор кивнул, но говорить ничего не стал.
– Лекарь разбудил. Чехов наш. Прибежал, растолкал, скотина. Вас, Савелий Ивонович, вспоминал…
Петров схватился за голову, будто сжимая её не давая развалиться.
– Меня? – удивился доктор
– Вас, вас, – подтвердил Петров.
– Сказал, что с кровезаготовок прибежали, как ошпаренный, с безумными глазами, в лаборатории заперлись, не выходите, а потом Мишуня ваш кровь синюю принес, тоже бегом, – говорил Петров с трудом. Язык то и дело пытался запутаться в очередной шипящей гласной, но откровенно пьяным он доктору не показался. Скорее мучающемся после перепоя.
– Ну да… – легко подтвердил доктор. – Так оно все и было. Только не пойму, вас-то зачем поднимать надо было?
Петров рукой махнул.
– Пустое. Вы же знаете этого Чехова? Лекаришка нервный, в столицу попытался позвонить, а там с ним никто разговаривать не захотел, так он ко мне прибежал. Я его иногда под водочку слушаю…
– Все равно непонятно, что послужило причиной такого поведения.
– А что причины не было? – спросил Петров, будто с ленцой.
– Причина была, – честно ответил доктор. – И довольно существенной. Только лекарь наш знать о ней не мог. Первым кому я сообщил был Щац. И совсем не давно.
– Александр давно прибегал, – произнес задумчиво Петров. – Я признаться подняться нормально не смог, да и выслушать тоже. Он много что-то говорил, да я его отослал. Сказал, что позже сам подойду. Сам лег, отлежаться. Только когда Мишуня в дверь тарабанил, более не менее очухался. Мда… А что же там за причина такая? Или секрет?
Доктор весь разговор ходивший по комнате кругами, резко остановился и посмотрел на Петрова.
– Почему же сразу секрет? Исключительно во избежание паники. Я подозревал саркому.
– Что? – воскликнул Петров.
– Саркому.
– Но каким образом? У нас же нет нигде военных объектов!
Доктор покивал и снова принялся ходить по комнате.
– Этот-то меня испугало. Когда мы искали артерию, на дне ямы, я нашел маленькое беленькое пятно. Внешне оно очень напоминало на мясо пораженное саркомой. Если брать классический случай распыления саркомы с помощью ракеты, случай невозможный.
–Почему?
– На глубине почти десять метров, после чистого мяса, без единого следа поражения? Нереально. Оставался единственный вариант. Теоретически возможный, но на практике никогда не подтвержденный. Естественное поражение тканей земной плоти злокачественным новообразованием. Я испугался. Испуг мой вполне нормален. Жена, Лиза… Кислород провоцирует лавинообразное развитие опухоли.
Доктор вздохнул. Сразу вспомнился липкий страх, охватившие его тогда.
– Понимаю, – пробормотал Петров, вытирая пот со лба.
– Да. Особенно пугало, что там, в плоти, саркома могла не ограничиться маленьким пятнышком. Внизу мог быть скрыто огромное пораженное пространство, которые мы не смогли бы никак удалить, резекция оказалось бы невозможной..
– Черт побери, Савелий Иванович, я начинаю стремительно трезветь! – воскликнул Петров.
– Можете не переживать, – успокоил его доктор. Закурив сигарету, он продолжил. – Я сразу взял мазок и провел анализы. Это оказалось не саркома.
– А что?
– Пока непонятно. Обычное белое мясо.
– Опасное, Савелий Иванович? – прямо спросил Петров.
– Как мясо может быть опасным? – спросил спокойно доктор. |