Я видела Смерть. В широко раскрытых небесно-голубых глазах моей бабушки. Этот последний взгляд, навсегда теперь будет ассоциироваться со смертью. Взгляд полный отчаяния, необратимости. Взгляд оттуда… У старых людей глаза очень светлые. Говорят, «выцветшие глаза», но это не так. Просто более приближенные к небу…
Вбежали врачи, а я еще ходила и нелепо иронизировала по поводу бабушкиной болезни. Сказали, что нужно разрезать рубаху – и я огромными ножницами разрезаю рубашку, на которой написано зелёненькими буквами «Минздрав». Бабушка ничего не говорит, только смотрит, задыхается… Отёк лёгких. Как нелепо укоротили жизнь, лишили родной земли, друзей (забрали из села) … Ведь правду говорят, что благими намерениями, да дорога в ад… Так и умерла в мегаполисе, вдалеке от родного… Говорят, нельзя перевозить старых людей из сёл в города, от земли в бетон, с нижнего уровня на высотные этажи. Пожилые люди начинают задыхаться, оказавшись в непривычных условиях, и умирают от отёка лёгких. А дети считают, что выполняют долг, забирая их к себе… Тем самым укорачивая и без того уже короткую жизнь.
Она боялась съесть лишний кусочек мяса, она не хотела быть иждивенцем, кто знает, каких усилий ей стоило стоять у раковины и мыть посуду или сидеть и чистить картошку… Но уговорить её просто лежать было невозможно. Ей нужно было оправдывать своё существование…
Мне даже показалось, что врачи убили её. Вкололи какой-то препарат, и она больше не проснулась. Я вышла в коридор, я еще не понимала, что произошло, но в доме что-то изменилось. Теперь трудно сказать, что это было – то ли какие-то вдруг приглушенные голоса врачей, то ли действительно смерть накладывает свои отпечатки, в тех местах, где выполняет свою работу. Какая-то медсестра, держа в руках телефонную трубку, обратилась ко мне:
- Кто поедет? Нужно свидетельство забрать. Вы? Возьмите паспорт…
- Что? Какое свидетельство?
- Старуха умерла! – то ли в телефон, то ли мне рявкнула женщина.
Что-то екнуло. Всё перемешалось. Не может быть. Они ошиблись. В этом доме что-то не так! Все бегают, суетятся, а я ухожу из дома. Рождество. Я так ждала чего-то необыкновенного в этот праздник. Вот оно и произошло. Я вернусь – и всё будет нормально… Это всё нелепые шутки какие-то. Я вернусь – и всё будет нормально. И еду на Майдан. Хожу неприкаянно между толпами зевак, толпящихся у разных людей с гитарами. Вливаюсь в эти массы, перехватываю настроение. Но куда бы не подошла – везде начинают петь «Меня отпевали в громадине храма». Я стою в толпе и плачу, неужели это правда, неужели теперь не будет вечеров воспоминаний, бабушкиных полных юмора побасёнок, больше никому я не буду тащить ладан из церкви и не будем с бабушкой высматривать в пламени свечки разные фигурки… В голове не укладывается факт, что этого всего больше не будет. А люди вокруг подхватывают «Теперь я на воле, я белая птица. А-а, а-а, а-а». Это становится невыносимо. Больно и радостно. Она больше не будет мучиться. Она свободна. СВО-БОД-НА!!. Ей больше не будет больно.
Но дома лежит тело. Горит свеча. Родители отправляют меня попрощаться с бабушкой. Но она просто спит! И даже грудь шевелится от слабого дыхания. Я наклоняюсь ближе, хочу услышать движение воздуха. Я знаю, что она живая. Если бы это была только оболочка, я бы почувствовала. Боже, зачем они связали ей руки и ноги. Сейчас я тебя развяжу. Они не хотят, чтобы ты убежала, они хотят закопать тебя, ещё живую в землю! БА-буш-ка!!!! Трясу ее за плечо, дёргаю за руки, всё тщетно, спит очень крепко… Или действительно умерла… Сажусь напротив свечи и разговариваю с ней. С бабушкой, через свечу. Прошу прощения за свою раздражительность, за все дурные поступки и слова, спрашиваю, как ей, не больно ли, не страшно… Всю ночь не могу наговориться, пока не догорает свеча. До встречи, милая бабушка… Мне будет очень тяжело без тебя. Ты была единственным человеком в семье, который меня понимал… Теперь я осталась одна… Прости…
|
