* * *
Мы едем в больницу на томографию. Надо успеть к десяти утра. Я сонный и небритый. Где-то между желудком и горлом застряло и булькает кофе. Ни туда, ни сюда. Противное чувство. Она в солнцезащитных очках. Одета в стиле ретро: белое платье в черный горох, узкие туфли и белый дымчатый шарфик окутывает голову, как будто мы в пустыне. Но это бывает очень редко. Эти ее порывы выглядеть стильно и утонченно. - Давай сегодня вечером поедем в кино? - Давай. Поедем. Я вывожу машину на шоссе. Я поглощен дорогой. Она что-то там говорит мне с заднего сиденья. Я временами киваю и поддакиваю, вроде как, слушаю. Она, не обращая внимания на то, что я отвечаю невпопад, продолжает рассказы. Так мы едем. Ее духи сладкие и теплые наполняют собой салон. Вокруг пахнет дыней и солнцем. Или грушей и ванилью. Или просто летом. Ко всему этому примешивается едкий сигаретный дым. Я смотрю в стекло: она раскуривает сигарету. - Ой, мне тоже прикури! Останавливаемся на светофоре. Справа от меня джип. Черный, огромный, как бегемот. Глядя в его отполированное брюхо можно даже бриться. Его хозяйка – женщина бальзаковского возраста жует гамбургер из Макдоналдса. В одной руке у нее еда, в другой руль. Зашибись… Слева – бэха. Снова черная. Катафалк какой-то. В нем тоже женщина. Уже помоложе, я бы сказал даже девица. Блондинка с неправдоподобно длинными розовыми ногтями. Она вообще сидит и разговаривает по телефону. Словно у себя дома на диване. Я офигеваю. Желтый. Зеленый. Вперед рвется Волга с крайнего ряда. Белая и местами начинающая ржаветь. В ней дедок и белобрысый мальчишка в очках. Я бы отобрал права у всех женщин. И с накладными ногтями и без. У всех безмозглых куриц. Интересно, о чем они вообще думают за рулем? Наверное, они думать вообще, не умеют. Ну есть исключения. Я скосил глаза – она все курила сигареты. И слава Богу. В больнице мы пробыли около часа. После я отвез ее домой и погнал на работу. Приехал уже после обеда. Наскоро выпил остывающего кофе и засел за работу. Девочку-секретаря попросил не соединять меня ни с кем. Она понимающе кивнула и прикрыла дверь. Так я просидел до самого вечера. * * * А ночью у нее случился приступ. Такое бывало и не так уж редко. Помогала дудка, теплое молоко и плед. И еще тишина и темнота. Я очнулся ото сна резко и внезапно. Словно меня выдернули из компьютерной игры оборвав кабель. Вздрогнул и открыл глаза. Она лежала ко мне спиной на краю кровати. Я знал, что она не спит. Почувствовал. Еще почувствовал, как напряжено ее тело. Как сжаты мышцы, как скомканы нервы. Как растет и увеличивается болевая волна. Очень хотелось спать, но я переборол это чувство. Борясь с бензинового цвета кругами в глазах, я присел. Глаза немного привыкали к черноте. - Ну что такое? Ну что ты? Язык меня слушал плохо, организм еще спал. Я протянул руку и нащупал ее волосы распластанные по подушке. - Это ужасно… извини, я не хотела тебя будить. Очень больно. - Может, тебе укол сделать? Сделать? Или покуришь, а? - Укол. Там в холодильнике что-то оставалось еще… Только поскорее можно? Голос у нее был жалобный. Я вылез из-под одеяла и поежился. Было немного прохладно. Наверное, был дождь. И теперь сырость проникла и в комнату. Но все равно летом я никогда не закрываю балконную дверь. В темноте споткнулся обо что-то и чуть не налетел на дверной косяк. Скорее всего это был пульт от телевизора, брошенный на пол. Я осторожно, на ощупь, вышел в коридор, свернул в кухню. Долго шарил по стене рукой, пока не нашел выключатель. Свет ослепил. Ужасно раздражает. Ненавижу просто. Со стены вспорхнули две бабочки и истерично принялись наматывать хаотичные круги по кухне где-то в районе потолка. Наверное, в окно влетели. Я посмотрел на полную окурков пепельницу и вспомнил зачем пришел. Полез в холодильник. В отделении для лекарств нашел две ампулы. В верхнем ящике столешницы шприцы. Какой-то грустный набор получается. Даже мурашки по спине. Включил свет в коридоре. Пока глаза привыкали к свету. Думал о том, как красива сумеречная Москва. Когда еще светло, но фонари уже зажглись. И приходится ждать, когда кто-то медленно будет гасить дневной свет. Постепенно он сойдет на нет. Нужно успеть заметить и прочувствовать этот переход. Очень красиво. И город кутается в шифон сумеречного настроения. - Я свет включу, а? - Угу. Включай. Хуже уже не будет. Щелк. Она слепнет на секунду, жмурится. Зарывается лицом в одеяло. Пытается сесть. Волосы спутанной паутиной ложатся на плечи. Бледный страдающий ребенок. - Ну что ты? Что делать? - Н-не знаю… Терпеть не могу уже. Она разжимает кулаки, и я вижу полумесяцы на ладонях. Следы от ногтей, красные полосы. Ее руки лежат на коленях, как-то безвольно, словно между прочим. Я борюсь со сном и жду. - Скорую может? - Давай. А потом я набирал 03. Долго висел на линии, долго меня футболили, долго записывали адрес. - Ваш адрес. - Пишите… Нет-нет! Дом номер десять! Де-есять. - Возраст. - Двадцать четыре. - Хорошо, ждите. И мы ждали. Я курил на балконе каждые семь минут. Бегал на кухню за водой. Грел ее ледяные пальцы. Она сидела неподвижно, обняв руками колени и молчала. - Ну что? Ну? - Тошнит. А потом приехала тетечка в белом мятом халате. В очках и с шрамом на подбородке. Померила давление. Что-то говорила, все время спрашивала и хмурилась. Я и она что-то отвечали. Вошел санитар. Тощий паренек, видимо, только после медучилища. Фельдшер вывела меня в коридор. И как-то в полголоса, но мрачно произнесла: «нужно класть». - Класть? – Я непонимающе захлопал глазами. Куда? Что? Такое… - Госпитализировать нужно. Вы понимаете вообще, что с ней? - М-м-м.. – Я ничего не понимал. Я стоял и смотрел на серую роговую оправу на ее носу. Местами поцарапанная, дужка выгнута. Разве что изолентой не перемотана. - Собирайте ее вещи. Быстро!!! Из комнаты выглянул санитар с лицом ученика, провалившего лабораторную работу. Или с лицом мученика. Или вообще без лица. А потом я стал в спешке собирать не хитрый набор: чашка, ложка, полотенце. Чашку взял большую, керамическую. Ее любимую. С оранжевой рыбкой, которая таращит глаза и загадочно улыбается. Белое полотенчико из мягкой махровой ткани. Зубную щетку, пасту. Прихватил с полки пару книг. Первое, что под руку попалось. Не знаю зачем. Запихнул все это в рюкзак. В спешке влез в мятую футболку. Она была бледна. Мне показалось, что она стала прозрачнее пергамента. Врач собрала инструменты в чемоданчик и поправила очки. - Одевайтесь. Я принес ее джинсы и свитер. Носки и кроссовки. Помог одеться. Чувство такое, будто я – актер – кукловод. А она - … Она молчала, молчала… Иногда ее глаза роняли крупные капли. Которые скатывались по щекам и, падая, впитывались одеждой. Бедная девочка. А потом мы ехали в карете скорой. По ночной Москве, по пустым улицам. С каемкой желтых фонарей. Я сидел рядом и сжимал ее ладони в руках. Когда-то давно в детстве мама рассказывала мне, что дорожки из светящихся фонарных столбов на шоссе – это рога оленей. И я, открыв рот, глазел из окна машины на убегающие завитки. Теперь мне казалось, что я внутри какого-то фильма. Что вот-вот я услышу «стоп, снято!», и реальность исказится, окажется выдумкой режиссера. Но нет, ничего подобного не происходит. Я, кажется, все еще продолжаю спать. У нее вид такой беспомощный сейчас. Растерянный. Мол, вот видишь, как получается. Извини, не хотела… Сквозь туманную призму моего восприятия проплывает Приемный покой. Запах хлорки и медикаментов въедается в нос. Вызывает приступ тошноты и с ним чувство страха. Необъяснимое животное чувство беды и боли. Словно какая-то тьма надвигается на мой мирок. Людей в белых халатах нет. Спят все, наверное. Фельдшер выискивает в сестринской заспанную женщину – дежурного врача. Короткий диалог. И бригада скорой уезжает, оставляя нас в полутемном приемном. Я смотрю на трещины в коричневом кафельном полу. На столе у дежурной пухлый журнал. Поверх него открытая книжка Донцовой и очки. Ненавижу… Все. Откуда-то прибегают еще пара людей «в белых». Суетятся, бормочут. Что-то мне говорят. Увозят ее в коричнево-желтый коридорный сумрак. Медицинская сестра трясет меня за плечо. - Молодой человек!!! Вы девушку привезли? Я «включаюсь». - А? Да-да. Я. А что с ней? Сестра смотрит на меня с таким видом, словно она тут ни при чем. Ее сейчас волнует только то, что в пятой главе убили парикмахершу Валечку ни за что, ни про что. Ужас как хочется дочитать, а тут еще этот юноша… И девочку привезли плохую. - Пока врачи ставят диагноз. Сейчас трудно точно сказать, что там такое. - Ну, это опасно? - Не могу сказать. Увозили – была без сознания. Блин, я не знаю, что говорить и спрашивать. Стою тут в сыром темном коридоре, с теткой в мятом халате. С пакетом Ее вещей в руках. С кашей в голове. С полным бардаком в мыслях. Черт знает что происходит. * * * Кажется, тогда я долго просидел там. В кресле возле стола дежурной сестры. Просто сидел и вспоминал. Какие-то куски, фрагменты нашей с ней жизни. Наши катания по ночному городу. Наши воскресные поездки за город. Я вспомнил, что ко Дню рождения она просила купить ей собаку. А я все отнекивался, мол, времени нет за ней присматривать. Без сознания. Без сознания… Что это такое – сознание? Наше. Ее. Что значит потерять его? Куда оно уходит? Оставляет безвольное тело, как свой дом. И идет. Куда??? Разбудил меня голос все той же сестры. - Юноша! Проснитесь! Я открыл глаза. Проснулся, вроде. Сначала не понял где. Попытался встать на ноги. Тело как-то задеревенело, затекли ноги и руки. Подошел врач. Говорил, говорил… Мне объяснили, что у нее произошло кровоизлияние в мозг. Отвезли в реанимационный блок. Находится под наблюдением врачей. В сознание не приходила. - Вы бы домой ехали. Все равно не пустят. Вот телефон, позвоните, узнаете о ее состоянии. - Спасибо, хорошо. Вещи вот, отнесите. И я уехал. Ранним утром четверга, на одной из первых электричек метро. Поехал домой. В пустую холодную квартиру. Со следами чужих ботинок в прихожей. С едва уловимым запахом лекарств в спальне. На кухне горел свет. Забыл второпях выключить, наверное. На столе нашел распечатанную пачку сигарет. Присел, закурил. В глазах поехала едва уловимая рябь. Так бывает, когда нервы на пределе. И усталость какая-то скорее психологическая. Налил себе стакан молока. Посмотрел на него, посмотрел да и отодвинул в сторону. Кухня наша показалась мне вдруг тесной и душной. Какой-то скучной, серой. Как заброшенный игрушечный детский дом. Дети поиграли, побросали игрушки, выключили свет и убежали. А я остался. Один. Здесь. Сейчас. И я осознал и почувствовал размеры своего одиночества. Я понял, что всегда был один. Что люди сами по себе одиноки ИЗНАЧАЛЬНО. С того самого момента, как отсекают пуповину. Мы становимся независимыми, свободными. И мы получаем свое законное одиночество. У нас есть родители, друзья, любимые люди. У нас есть соседи и сослуживцы. Люди, люди кругом. Но ты один. Один на один со своими проблемами. Один на один с собой. Ты приходишь в этот мир один. Уходишь из него тоже в одиночестве. Так устроено все. Меня поглотила бездна отчаяния. Чувства тревоги. Ощущение отсутствия почвы под ногами. Сейчас только часы на кухне подают признаки жизни. И протекающий кран. Кап-кап. Тик-так. Я завернул кран покрепче, взял ключи и вышел. 07.36 утра. Раннего московского утра, серого с туманом. С мокрым от дождя асфальтом, с бодрыми подметающими дворниками. С первыми автобусами, уходящими по маршруту. Я зашел в первый попавшийся на пути бар. Последние посетители уже ушли, первые еще не появлялись. Бармен, молодой мальчик, равнодушно смотрел утренние новости и протирал фужеры полотенчиком. Я присел за стойку. - Водки. Паренек флегматично обернулся на мой голос. Водка рано утром? Но он, по всей вероятности, даже и не удивился. Бормотание телевизора раздражало. Я предпочел пересесть вглубь зала, за столик у стены, в темноту. Есть не хотелось. Спать уже тоже. Все чувства уступили место ощущению пустоты. Словно что-то выпало из мозаики. Так сыплются карточные домики, стоит только вытянуть одну карту. Бармен принес графин и стопку. Поставил все это на стол и молча испарился. Я огляделся: тесное помещение, света мало. Несколько столиков по стенам, бильярд. Так себе заведеньице. В это время суток я был здесь совершенно один. В поле не воин, как говорится. Вот и водочка тут. (в жизни не пью ее, ненавижу…) Но сегодня сам себе как-то взял и изменил. Выпить – попытка уйти от реальности. Попытка забыться, отгородиться. Я пил горькую, разглядывая тлеющие окурки в пепельнице. Неожиданно моему взору предстали руки. Кто-то подсел за мой столик, аккурат напротив меня. Я продолжал сидеть, разглядывал эти самые руки. Возраст по ним определить мне не представлялось возможным. Поднял глаза. Человек, как человек. Футболка с эмблемой Ливайс выглаженная до маразма идеально, часы электронные Касио, тоже словно только что с витрины. Сначала я даже не понял, что же в нем, что не так. Пока не взглянул на его лицо. Лица не было. Не могу объяснить каково это – нет лица. Просто там, где должны были быть рот, нос, глаза не было НИЧЕГО. Ровная гладкая кода. Баз единой складочки и морщинки. Не голова, черт знает что такое. У меня даже мысль проскользнула: наверное, очень тщательно за лицом ухаживает! Я был уверен, что это именно ОН. А не оно или она. Абсурда в этой ситуации я не учуял. И удивился мало. - Пьешь? Я не понял откуда происходил голос. Он словно существовал отдельно. Низкий, поставленный, красивый голос подумал я. - Да. Я с трудом выдавил из себя хоть что-то. Говорить не хотелось. Я чувствовал себя не в своей тарелке и так. Особенно с этим, безликим непонятным чуваком. Мутант какой-то. А вокруг и нет никого больше. - Что врачи говорят? – Голос снова зашелестел. Ни громкий, ни тихий. - Какие врачи? – Я немного оторопел от такой осведомленности. - Она может и не поправиться. – продолжал он, не обращая на меня внимания. Словно я был декорацией, а он пришел сюда рассказать что-то. - Как? Я понял, что ТЕПЕРЬ я уже не влияю на ситуацию. На положение вещей. Я уже ничего не могу решать. Раз уж вот так пошло все, раз уж всякие уроды знают больше. Вопросы возникали и копошились в моей голове. Роем. Как пчелы в улье. Я смотрел на стену с бра и продолжал пить. - Так. Сознание – это такая вещь. Может и не вернуться. Понимаешь? - Нет. – Я отрицательно помотал головой. - Ну вот знай теперь. - И что мне делать? - Ничего. Я просто тебе говорю. - А ты кто? - Много будешь знать… - Он замолчал на секунду. – Поверь, не стоит тебе этого знать. Он потеребил ремешок от часов. И я подумал: чем он смотрит на них? - Там на столе у нее рисунок остался. Для тебя рисовала. - Да? – Я уже не удивлялся. Слишком много ВСЕГО для одних суток. - Спасибо, посмотрю, когда приеду домой. - Ага. Ну я пойду… Удачи! - Да. И он ушел. Я не стал оглядываться и проверять, пройдет ли он в дверной проем или споткнется о порожек. Допивал водку. Приехал домой уже днем. Умылся. Хотел было позвонить в больницу, но вспомнил разговор с незнакомцем. Заглянул в кабинет. На клавиатуре валялся измятый лист. Альбомный. С двумя смешными птицами, сидящими на холме. Вокруг них солнце с лучами-щупальцами. И я подумал о том, что она ведь никогда-никогда не рисовала… Simamoto 02/09/04 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
КОММЕНТАРИИ
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Оригинал текста - http://teplovoz.com/best/3663.html |