Разговариваю с Ахматовой. Часто, по вечерам, когда солнца нет, а луна уже почти полноправная хозяйка неба. Она приходит ко мне вместе с лунной дорожкой, я жду ее на берегу озера. Иногда она опаздывает, приходит, прихрамывая, мол, опять сломался каблук на туфлях.
… я помню эти черные туфли. Острые, с длинным носом. Помню, как она гордилась такой значительной покупкой, черными туфлями на небольшом каблуке. Но она как не умела, так и не научилась ходить на каблуках. Ахматова ведь всегда летит, а в питерском асфальте дырок, как звезд на небе. Надо уметь летать, чтобы не сломать каблук…
Она приходит, и садится рядом. Волосы собраны в аккуратный пучок, четко расчесанная челка прикрывает лоб. На шее что-то похожее на шарф, хотя я не очень уверена. Каждый раз она приходит в разном, просто она вырывается из того мира, как только я ее позову, вот и прибегает, в чем попало. В этот раз она в черном, немного протершемся, пальто и длинной черной юбке.
Но все равно, такая статная, статная, как всегда. С высоко поднятой головой она шагает по Земле, по небу, по Галактике, если хотите.
Я принесла ей сирень и соевые конфеты, как она всегда просит, а мне она - ничего, я ведь никогда ничего не прошу, главное, чтобы она была. Со своими стихами.
Ахматова садится рядом, снимает свою вылинявшую, приплющенную шляпу. И молчит. Такое ровное молчание, совсем не нервное, как с другими. У нее даже молчание особенное.
И эти глаза… Глаза мягкие, с надеждой, смотрящие куда-то вдаль, как будто она уже не тут, не со мной, а с кем-то другим. Я ее ревную, ревную ко всем, почему я только ее, а она – всех. Почему о ней знает кто-то еще кроме меня? Вот такая глупая ревность.
Но она начинает читать стихи, и все уходит. Все уходит вдаль, и я как будто в другом пространстве, где есть ее ровный и глубокий голос и строчки, выученные и протертые мною до дыр, но каждый раз другие, строки, которые каждый раз звучат совсем по-другому.
И я живу в одном целом вместе с ее стихами. В месте, где все по-разному, где с каждым следующим шагом открываешь для себя новое, иногда горькое, иногда мускатное, иногда соленое.
Мы полночи сидим возле озера, разговариваем, она рассказывает про Леву, про извечные хлопоты о нем, про новые стихи. Сижу и не верю, что Ахматова делится со мной собой.
Сижу и смотрю на нее, такую строгую и прекрасную. И в сердце крутятся ее строки. И я понимаю, что со мной рядом – моя Ахматова, а еще где-то так же сидит еще одна, но уже совсем другая, и так до бесконечности, потому что она у каждого – своя.
Луна ушла, луч Солнца гладит меня по щеке. Я проснулась под журчанье чистой озерной воды и вспомнила сон, самый лучший сон, который я видела в своей жизни.
|
