И как где-нибудь в итальянском саду
священник и мальчик скрывают свои объятья, - становиться сказуемым к страшному суду, относясь междометием к комканному платью; залегая рыбой в иссыхающей воде на горбатой дюны золотое ложе - ничего не вспомнить - никогда, нигде никого, - и вы с ней даже не похожи; так сбегать из глаза сонного на свет ослепленной крысой под ноги прохожим, и водить зрачком контрастным по листве, отражаясь в лужах, мыслить односложно; века два, слипаясь, сходятся на том за витриной в тьме бессмысленно-вальяжной, рассекая книгу словно анатом в сюртуке и кепи, кожано-бумажном; и на фоне грязных праздничных детей утопать в бесстыдстве чувства безземелья, развивая взглядом тени на воде до размеров новых сумерек вечерних; и увидеть в щели, так, за пустячком, одинокий праздник белого манжета - поглощая хлопок вылезшим зрачком, подчиняя зоркость простоте сюжета; поглощать безвинный липкий цвет непрозрачной пленкой на зрачке, и кроме - объявить всему кварталу о родстве, по колодцу в ямочке яремной; как подложный паспорт подложив тебе, всех ветров розарий выцветшей пустыни, ничего не вспомнить, никогда, нигде, выделяя, впрочем, время запятыми. | ||||||||||||||||
КОММЕНТАРИИ
| ||||||||||||||||
Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/21307.html |