В клетчатом платье плачет кокотка,
кокаинетка, кокетка, коготков коротких впивается в кожу жало. Ей хорошо, так что плохо, то ли от водки, то ли от обстановки, от выгулянной обновки, иначе она бы отсюда бы, с этой планетки - сбежала. А на работе - планёрки, в бытовке тискает шеф, и от этого настолько горько, что если бы не было бы так хорошо, то она бы давно без лифта - left; но что-то такое всё равно жжёт, где-то там, где за вторым размером, была когда-то иная эра. Пять лет назад. Ей нравится мальчик. Она бы плакала, но она совершенно не плачет, а это не слёзы, это ампулы раствора стрихнина в её глазах, стрихнина и медного купороса. Ей нравится мальчик. А спит всё равно с другими. В мыслях. Лента - в косах. На улице воздух пахнет свежо и остро. Семь лет назад. Она в старшей школе. Мечтает о потере девственности внутри серого вещества, растроганного алкоголем, порывом ревности, чувством искренности, она ещё ничего не знает о томной любовной низости. Что-то пишет. Что-то рисует. Что-то читает. А внизу живота поле маковое расцветает. Будет любовь? Маленькая? Или большая? Лет десять назад. С подругой в куклы, потом в подруг, потом друг в друга. Игры девочек, тонкие бёдра, чуть припухлые губы, таинственный круг, зимняя за окном вьюга. Она читает. Не пытается писать. Ей хотелось бы научиться, нет. Чушь. Умеет. В мыслях. Ей просто хотелось бы целовать. А на работе - опять шеф, придурок, кажется, он даже ей нравится своей наглостью. Она пережила ангст, девальвацию, друзей по накурке, секс с ними вместо накурок, изнасилования, нежность и дефлорацию, стихи, поэтесс, поэтов, картины, первый минет (до чего противно), всемирную паутину, заразную скарлатину, количество Гинесса, способное попасть в одноимённую книгу. - Ей уже наплевать на все эти детские игры, машинки, мальчиков, публику, странных фриков, игры с плетью, членовредительство, зависть к пенису, зависть к подругам, которые пьют Хенесси, Хенесси, собственно, бугатти, богатых, бедных, все наваждения, извержения, - вот по небу лет так пятнадцать назад плывут облака медленно. Плачет. Как же он там, этот, который.. мальчик? Вырос. Наверное. Живёт с какой-нибудь шлюхой, пьяной, безбожной, с растяжками, в ухо бы дать ей, так, что бы насмерть, вены порезать после. Господи, где его носит? Вот так сидит, в клетчатом платье кокотка, кокаинетка, конкретная проститутка, ей до того хорошо, что ужасно жутко, что такой месяц выдался вот короткий, словно коробка с конфетами в детстве под скучной ёлкой - быстро заканчивается. Может быть это - водка, может быть, шулер на небе ловко спутал все карты. Двадцать вторая уловка. Плачет. Сзади подходит мальчик. Милая, - милая удивилась, - какой же знакомый голос.. Там, наверху, дом открыт и тебя ждут дети. Как же.. как же так? Я ведь люблю.. Долорес? Фриду? Друзей по-соседству. Какой же знакомый голос. Милая? Кто эти люди? Эти слова говорящие мне разве же я не в тюрьме? Платье осталось, и в горле ком - женщина шла в дом. Всё изменяется. Вечность - не вечная. Вечер. И плачет платье без женщины. | ||||||||||||||||
КОММЕНТАРИИ
| ||||||||||||||||
Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/20636.html |