Недавно я гулял по городу и где-то возле Шулявки увидел молодого парня, бухаря с опухшим лицом и язвами на ногах. Он сидел сбоку от пивного ларька, где очереди за пивом не прекращались, наверное, никогда, держал вытянутую руку и просил милостыню. Люди в очереди, парни и девушки, дымя папиросами, брезгливо косились на него и крутили своими рожицами. Я смотрел на них. Мне казалось, что бомжара с опухшей рожей заслуживает не намного большего презрения, нежели этот молодняк.
Я стоял в сторонке, читал Хаксли и украдкой поглядывал на него. Я слышал, как он просил у еще не опустившихся бухарей деньжат. Он говорил, мычал, стонал. И он не врал. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо, он возгласом скрипучим орал тому вслед, прося немного деньжат на похмелон.
Потом я спрятал книгу в портфель и включил в наушниках Мельника. Мне разом наскучила эта картина - этот уродливый бомжара вперемешку с этими чуть более лицеприятными пивными пропойцами. Я развернулся в сторону НАУ. Сделал два шага и увидел, как за углом, возле трамвайной остановки, стоит парень. Он выглядел очень худым, на голове нет волос, ноги и руки перекошены в разные стороны. ДЦП-шник. Калека. Дефективный. Он стоял и раздавал листовки.
Я шел пешком домой и думал о том, что как же все-таки хорошо идти без тошноты в желудке, без головных болей и не с опухшей рожей. Думал о том, что как же хорошо идти и не чувствовать боли при каждом шаге, не нести с собой костыль или палочку и не опираться поочередно за углы зданий и заборов.
По дороге домой купил овощей и орехов. В домашней ванне принял холодный душ. Через открытое окно слышал крики пьяных с улицы. Одни что-то несуразное пели, другие дрались и матом крыли друг друга. Я включил погромче Бранденбургский концерт и улегся спать.
|
