2012-11-02 : murena : Миша-мертвец
[Имя автора было скрыто первые сутки]
| Миша пытался открыть глаза уже двое суток. И вот наконец получилось. Липкие веки собрались гармошкой и сползли с глазных яблок. Откуда-то сверху сочился и капал свет.
Миша стряхнул с лица листья и вытащил из волос комья земли. Мишу положили в землю два дня назад и почему-то не хотели забирать обратно. Поэтому Миша решил сам. Вылез, кряхтя, из ямы, перелез через оградку и пошел. Дома были все. Отец, мать, сестра Катерина, тётка, дед, кумовья. Все сидели, ели борщ на свиных костях и плакали. Не обратили на Мишу совершенно никакого внимания. - Упокой, Господи, - крякнула тётка и опрокинула в рот рюмку клюквенной. - Упокой, - буркнул отец, обсасывая косточку. Мать молчала, не ела и не пила. Миша сел рядом и поцеловал ее в седую макушку. - Катерина, - поёжилась мать, - форточку прикрой, тянет. Миша встал и пошел во двор. Во дворе, на куче поленьев сидела Оксанка. Оксанка померла совсем недавно, упала с сарая. Да прямо на алюминиевую терку, на которой терли кабачки для гусей. Хоронили, тщательно прикрыв лицо фатой из занавески. Теперь Оксанка сидела на поленьях и смеялась дурным ртом и выплывшим глазом. Но Мишке не было страшно, только грустно: Оксанка всегда была клёвая. И сейчас тоже. Жаль что мертвая. - Борща поел? - лыбится Оксанка. - Неа, - отвечает Мишка. - А чего? Не хочется? - Не хочется, - кивает Мишка. - Это потому что горячий. Нам теперь похолоднее надобно... Пойдем. - Куда? - Завтракать, дурень. Оксанка схватила Мишу мягкой рукой и повела за собой. Миша стиснул Оксанкину зеленоватую ладошку. - Не жми же сильно, оторвешь, - предупредила Оксанка. Оксанкина рука и в самом деле была странно мягкая, как будто студнем набита. Миша ослабил хватку и пошел за ней осторожно, молчаливо. - Ты помнишь, как ты умер? - оглянулась Оксанка. - Нет, - ответил Миша. Он и правда не помнил. В заброшенной хате Фомича было шумно и весело. Миша, помнил, что в эту хату на окраине села никто никогда не ходил, дурное мол место. Теперь понял, что так оно и есть. Внутри сидели, бродили, танцевали мертвецы. Некоторых Миша узнал. Вот например дядя Савелий, на похоронах которого Миша первый раз напился так, что до утра потом блевал в смородину. - Ешь, - скомандовала над ухом Оксанка и сунула Мише в рот черное влажное пирожное. Ну один в один мамкина шоколадная "картошка". - Мммм, - промычал Миша. - Это что еще? - Земля, - пожала костлявыми плечами Оксанка. Миша пожевал жирную, блестящую землю и выплюнул на ладонь крыльце от майского жука. Фу. - Дурак ты, - сказала Оксанка, наклонилась, слизнула с Мишиной ладони крыльце и с хрустом разжевала. Потом придвинулась и поцеловала Мишу в губы. Поцелуй вышел мокрый и со вкусом извести. Миша отодвинулся. Оксанкино лицо всё еще хранило следы путешествия по тёрке для кабачков: нижняя губа висела на кусочке кожи, носа вообще не было, только две уходящие вглубь головы дырочки. - Оксана, давай останемся друзьями! - немного нервно сказал Миша. Оксана вздохнула и прижала к лицу одутловатые ладошки с пухлыми зелеными венами. На левой кисти осталось всего два пальца. - Пойду к дяде, - деловито сказал Миша и встал. Дядя Савелий играл на губной гармошке. Дядя очень старался, но вместо музыки получалось только похрюкивание и зубовный скрежет. - Хорошо играешь, дядя, - похвалил его Миша. Иногда Миша очень убедительно врал. - Здоров, стервец, - буркнул дядя, вытаскивая из уха блестящего жука. - Мамку-то почто напужал? - Чего? - удивился Миша. Дядя Савелий словно и не расслышал. - Негоже это, Мишка, черепом об землю. Негоже это - животом по асфальту... Шел бы лучшо утопился себе тихохонько, в болоте, чтоб мамкины глаза-то тебя не видели, чем жопу свою на это железо мостить... И тут Мишка вздрогнул и словно очнулся. Он вспомнил, как он умер. Вспомнил, как вспарывал мордой густой июльский воздух, как визжал под ним старый ржавый Ижик, как крепко впились в его живот Маринкины пальцы, разжавшиеся только тогда, когда Ижик лег на бок, а потом и вовсе закувыркался по кочкам... Маринка! - Дядя, а Маринка где? - Да вон там... - дядя Савелий вздернул костлявую засохшую руку. Мишка развернулся на пятках и пошел туда, к скамейке у стены. - Эй, голубчик, погоди-ка, - заботливо окликнул его дядюшка, вынул из кармана бечевку и подвязал Мише голову, из которой, как оказалось, сзади, из дыры на затылке, выпадал мозг. - Теперь порядок. Иди. И Миша пошел. На скамье сидела Маринка. Миша не видел ее лица, но уже точно мог сказать, что это она. Черное платьице на бретелях, лопатки торчком, рыжие, как медь, волосы. Мишка хотел запустить руку в эти волосы с самого начала. В самый первый день. В самую первую секунду, как увидел ее. Только ради этого он и чинил три месяца дедов Иж в гараже, воровал деньги на детали, не спал и не ел, а потом сажал Маринку на залатанное сиденье, выжимал газ и несся по проселочной. Несся так быстро, как умеют только птицы. Только птицы и скорые мертвецы. И все из-за этих рыжих, как медь... Миша подошел и сел с ней рядом. - Марина, прости... Марина повернула к нему лицо, и Миша заплакал. Лица у Марины больше не было, вместо него алое месиво, кое-где прихваченное черной коркой, пустые глазницы налились розовым студнем, мягко поблескивали две костяные челюсти с высыпавшимися зубами. Одной руки у Марины не было, вместо нее - обломок желтоватой кости, а другой рукой Марина бережно придерживала выпадающие из живота хитросплетения кишечника. Миша еще горче заплакал и крепко обнял свою любимую девушку. Марина положила ему голову на плечо, а сама ушла. Кажется, она все еще обижалась. Миша баюкал в руках Маринину голову, запускал дрожащие руки в рыжие волосы, заплетал их в косы, целовал бледное Маринино ушко с крохотной сережкой - единственное, что сохранилось в своей первозданной целости. К утру хата Фомича опустела. Миша почувствовал чье-то невесомое прикосновение, оглянулся. - Идем, - сказала ему Оксанка, шмыгая одними дырочками. - Как мне теперь без нее жить? - простонал Миша, прижимая к себе голову любимой. - Никак, - пожала плечами Оксанка. - Жить - это не про нас. Идём же. Миша встал, зажав голову под мышкой. Взял Оксанку за запястье, кисти на ее руке больше не было. Оксана шла по саду Фомича, раздвигая вишневые ветки. Ветки хлестали ее болезненную вздувшуюся плоть, срывая с неё серые кусочки кожи. Под ежевикой дышала паром свежая мягкая могила. Оксанка присела на край, свесив ноги, Мишка сел рядом. - Мишка, спустись вниз, поймай меня, а не то, боюсь, совсем развалюсь... Миша забрался в могилу и помог Оксане спуститься. Они легли, завернувшись в дерн. Оксана еще сильнее пахла известью. - Что с тобой, Оксана? - не выдержал Миша. - Что-то ты совсем подурнела. - Земля зовет, - ответила Оксанка. - Куда зовет? - Спать зовет, Миша, спать. Стать травой, опятами, морковью... Пить дождь, отращивать хлорофилл... - Понятно, - ответил Миша серьезно. Положил Маринкину голову себе на грудь, свободной рукой обнял Оксану. Волосы девушек смешались и пестрым одеялом укутали синюю Мишину грудь. - Я бы хотела стать подсолнухом. - Чего? - переспросил Миша. - Подсолнухом, - широко зевнула Оксана, и кожа в уголках ее рта тихо разошлась. Миша засыпает. Мише снится, как цветут подсолнухи, как мелькают в колесах спицы, как Маринка хохочет ему в самое ухо, как визжит Оксанка. Как мотоцикл пролетает то самое место, на котором два дня назад описал сальто в воздухе, - пролетает, едет дальше, останавливается. Мише снится, как Маринка слезает с мотоцикла, оправляя мятую юбку, как Оксанка бежит в подсолнухи писять, как Маринка кусает кусок сочного стебля, как Оксанка возвращается из подсолнухов, как Маринка целует его в подбородок, как Оксанка открывает бутылку, как они втроем сидят и пьют тамянку из бумажных стаканов и тамянка ласково греет горло. Мише снится, как он целует Маринку, как Маринка целует Оксанку, их волосы смешиваются. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
КОММЕНТАРИИ
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/19993.html | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||