2009-12-21 : Maksim Usachov : Христофор Николаевский
[Имя автора было скрыто первые сутки]
|
Христофор Николаевский был поэтом, но спился не из-за этого. Да, в мещанской среде за поэтами закрепилась слава балагуров и баламутов, но Христофор со средой этой пересекался редко, поэтому пить начал к сорока годам, когда впал в совершеннейшее одиночество и пошлость. Жил он тогда с одной малообразованной певичкой, известной всей приморской житнице благодаря выступлениям в единственном на весь город стриптиз-баре. Петь во время выступлений ей никто не запрещал, и Христофор любил зайти на огонек послушать молодой и сильный голос, который прекрасно оттеняли блестки на её грудях, раскачивающихся в такт несложной мелодии из раннего пионерского детства. Приятные воспоминания посещали тогда Христофора, наполняли его старую кровь, каким-то юношеским маргинальным абсолютом, чудом сохранившимся еще со времен герлиц, бразеров, вписок и дринкеров. Впрочем, не эти сеансы оздоровительной ностальгии стали причиной его, как говорил сам: пребывания в культуре вакхического начала. Все было намного сложней и запутанней. Кому-то уже показалось странным, как в Христофоре может соседствовать одиночество и четвертый размер уже хорошо знакомой нам певицы? Самому же Николаевскому казалось странным, как можно распространять одиночество на женщин. Свое относил к более благородным плоскостям бытия – он был одинок творчески. Даже в период своего расцвета, в самый пик советского самиздата, он всегда одиноко возвышался обелиском интеллектуальной поэзии в стороне от основной толпы претендентов на славу. А его, если так можно выразиться, хит – бесспорным вензелем абсцесса, вне социальных рамок групп, лежит больная поэтесса, изображая Маркса труп – по праву будоражил умы предперестроечной интеллигенции. Но если одиночество, закутанное в легкий шлейф славы, Христофора ни разу не тяготило, то наступившее вслед за деноминацией советских ценностей самое настоящее забвение… Он попытался удариться в пошлость… Да что там попытался! Он расшиб свою хрупкую душу, выступая на митингах с хлесткими рифмами и постепенно от «коммунисты-онанисты» из умеренно-либеральной программы девяностых эволюционировал к «газпром-гондон» из бескомпромиссных тезисов борцов с режимом нулевых. Только это не принесло совершенно успокоения. Он чувствовал, что потерял путеводную нить к самовыражению. Устроился на работу, наполнил рекламными акциями свой быт, материально возвысился над большей частью современников, поменял десяток женских тел, но так и не сумел влиться в плотные ряды рыцарей родной словесности. При этом, вне тусовки, он остался крепким, замечательным даже, поэтом. Намного крепче и замечательней многих, находящихся на виду. Это я утверждаю, как непосредственный свидетель эпохи. И, тем не менее, три его книги, изданные за свой счет, не нашли, не получили, не прозвучали, оставшись всего лишь грузом для его легковушки. На момент публикации четвертой, сложились все условия, чтобы Христофор Николаевский запил. Не могу сказать, что Христофор не сопротивлялся своему болезненному желанию раствориться в опьяняющей жидкости. Он даже некоторое время вообще избегал выпивки, в стрипбаре заказывал минералку, перестал ходить на митинги, покупать свежие газеты, выбросил из дому бар. Но, продержавшись в последний раз больше года, он, по старой памяти, в какой-то особенно морозный день, зашел погреться в библиотеку. И там, среди развалов с толстыми журналами, увидел, выползший из того же Союза, «Новый мир». Отложив полюбившейся в последние годы «Эгоист», Христофор пробежался по представленным образцам пульсирующего слова и обомлел. На пятнадцатой странице, он узнал свои стихи, тот самый «вензель абсцесса» из прошлого. Второй шок он испытал, когда посмотрел кто же, по мнению журнала, является автором. Гриша Пустов. Вот тогда-то сил сопротивляться не осталось. Чуть позже, уже в пьяном полубреде, он честно пытался понять, откуда в журнале появились стихи, подписанные его настоящей фамилией. Не творческим псевдонимом, давно перекочевавшим во все документы, а под этой, давно стертой, родительской, не благозвучной. Не в силах перепить этот странный и непонятный плагиат, Христофор провел небольшое расследование, и его накрыл третий шок, после которого оправиться шансов не было. Кроме старых, пусть и нигде никогда не опубликованных стихов, попадались и те, которых он никогда не писал. Тогда Николаевский ушел с головой в выпивку и интернет. Через неделю Христофор стал обладателем толстой папки с публикациями Гриши Пустова, критикой, интервью. Они жили в одном городе, на одной улице, в одной квартире. Пустов и Николаевский существовали одновременно в одном месте, в одно время, но как бы порознь. Христофору захотелось тогда разорвать эту неправильную связь, слить себя с этим странным Гришкой, разобраться, кто из них существует реально, а кто в воображении литературы. Но делать он ничего не стал. Испугался, что если вмешается в эту иллюзии, известный и знаменитый Пустов исчезнет, оставив вместо себя его, Христофора. А он был настоящим поэтом и предпочел спиться… | ||||||||||||||||||||||||||||
КОММЕНТАРИИ
| ||||||||||||||||||||||||||||
Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/17030.html | ||||||||||||||||||||||||||||