Зима, темно. Несусь домой, не чуя ног – радостная и быстрая. Разве что искры каблуками не высекаю из асфальта. Скорее, скорее!
Там, за очертаниями чужих домов, прячется мой. Там, за силуэтами случайных людей, меня ждут двое самых моих дорогих. Ваня и Ванечка, наш Иван Иванович. Большой и маленький мальчики мои. Один сильный - и один беззащитный. Но оба свалены невидимым ОРЗ. Я одна на ногах и я уже бегу, мои дорогие. Уже бегу…
На бегу прикидываю: свернув между домами, пробежав через соседний двор, пронырнув сквозь арку, я прямиком попадаю на нашу улочку. Так немного слякотно, но зато не надо делать огромный крюк. Так через пару шагов, пару ступенек я уже буду дома! Мои теплые, славные, родные - виснут на шее. Один, по-детски верещит «мамочка пришла», второй, впадая в детство, вторит «молочка принесла». Помогают раздеться, распаковаться, волокут на кухню и без умолку тараторят. Один – непосредственно делится, другой – нежно дразнится.
Как я люблю такие вечера! Как я жила без этого раньше? Болезнь пройдет, ОРЗ отступит, а воспоминания о теплых сумерках, пахнущих аптекой, травами и горячим молоком, останутся. Все как далеком детстве: семья ждет маму. Только теперь долгожданная мама - это я. И меня переполняет чувство радостной значимости.
Огибаю на рекордной скорости угол дома, ныряю в соседний двор, улыбаясь сама себе. Но, резко притормозив, пробуксовываю на месте – как я их раньше не заметила? Навстречу встают 2 нескладные фигуры. Сзади, как из-под земли, вырастает еще одна. Кидаюсь в сторону, и – оказываюсь в душно пахнущих несвежим бельем чужих объятиях.
- Куда спешим? Тихо!
Я и не пытаюсь кричать – в нашем городе не придут на помощь даже самому себе. Люди привыкли трусливо дохнуть. Людям чужд героизм. Мой Ваня, мой большой и сильный Ваня, меня все равно не услышит и не поможет. А лишние глаза мне не нужны.
Молчу. Даю отволочь себя в темноту, все еще прикидывая, как вырваться. А никак! Никак...
Меня валят на что-то холодное и твердое. Ничего не вижу, не слышу. Кроме стука собственной крови в висках. Кроме шороха юбки и визга молнии.
Меня здесь – нет! Это - не со мной! Не может быть! Я вся - там, где в светлой теплой комнате ждут меня мои мужики. Я хочу к ним! Меня ждут! Я не могу быть здесь!!!...
Не узнавая собственного голоса, произношу:
- Давайте без фанатизма. Через 30 минут я должна быть дома, живая и здоровая. У меня там – больной ребенок. Одежду - не рвать.
Что-то отвечают? Не помню… Смеялись? Наверное… Ничего не помню…
Черным-черно. Сначала больно, как будто загнала огромную занозу, щепу из разогретого жарким солнцем соснового бревна. Загнала – и рву наружу. Загнала – и рванула… А потом просто липко и тошно… И никаких ощущений… Только вихрь отвратительных запахов и толчки, толчки которые, кажется, будут длиться вечно…
А вечно не бывает ничего …
В уже пустом дворе я встаю, поправляю одежду. Ноги противно дрожат. Сгребаю непослушными руками сумки и, качаясь, бреду домой под неожиданным дождем.
Плакать не надо. Не надо плакать. Плакать не о чем. Теперь все будет хорошо. Там ждут меня мои мальчики. Они не могут без меня. Я не могу без них. Я не имею права героически гибнуть. Меня не должны были найти здесь в растерзанном виде завтра утром и везти в реанимацию или в морг. И не найдут. И точка. Значит, я поступила верно?
В подъезде, в йодистом свете тусклой лампочки, рассматриваю себя в зеркальце пудреницы – ничего так, страшненькая. Пальто – стряхнуть. Волосы – поправить. Помада – да черт с ней. Вот морда бледная… Приклеиваю на нее сиротскую улыбку и, наконец, звоню в дверь, за которой ждут меня мои дорогие.
- Наша мама пришла!
- Молочка принесла!
- Тихо-тихо-тихо! Мальчики, мне так плохо. Жутко болит голова. Покушайте сами. - поворачиваюсь к Ване, который внимательно смотрит на меня, и улыбаюсь ему неловко, хоть и не прячу глаза. – Представляешь, я только что поскользнулась и так грохнулась! Все в голове перемешалось. Посмотри пальто: спина – грязная?
- Умгу, почистим, - кивает он, помогает снять, покашливает, и спрашивает одними губами. – Совсем плохо?
- Хуёво, - отвечаю тоже одними губами, а вслух, наклонившись к маленькому, добавляю. – Иван Иваныч, у меня в сумке сырные палочки – найди и съешь с молоком. А ты, Вань, набери в ванную горячей воды. Отмыться охота. Видишь? Как свинья. Там дождь такой, слышишь? А я брякнулась… Хорошо?
Смотрю на свои грязные ладони. Дрянь какая! Ржавчина? Кровь?
Ваня – старший без лишних вопросов набирает ванную. Проскальзываю мимо него, не замечая попытки чмокнуть в щеку, не слыша предложения помыть спинку, и закрываюсь. Мне сейчас я противна и все противно. Вместо пены распускаю в воде марганец. А потом, - надо ли, нет? – бросаю листки горчичников: один, второй, третий... Залезаю в пряно пахнущую жидкость бурого цвета и закрываю глаза. Мне бы не в ванную сейчас, а в колбу со спиртом, в бочку с известью, с хлоркой… Боже, как гадко…
* * *
В бурой воде плавают мои воспоминания – давние и недавние. Как я могла? Как я могла? Этот голос «Давайте без фанатизма... Одежду - не рвать». Разве он мой? Какие к чертям собачьим жертвы? Ради чего? «Через 30 минут я должна быть дома живая и здоровая. У меня там – больной ребенок». Как я могла такое сказать? Разве это – была я?..
Лет 10 назад меня пытался взять какой-то придурок. Я сперва испугалась, просила и плакала. А потом поняла: лучше я сдохну, но этого не будет! И не было, не было! Здоровый мужик еле вырвался – бежал искусанный, с разодранной мордой, с надорванным ухом и вырванными клоками волос. Бежал и матерился. А я сидела на земле и истерически хохотала ему вслед разбитыми губами. Не то чтобы я была сильнее. Просто он никак не ожидал, что гремучая змея тоже умеет сворачиваться в плачущий комочек.
А еще… Лет 5 назад, еще до появления Вани-старшего, точно так же на темной улице меня поймали шестеро. Шес-те-ро! Думала - всё, попала! Меня держали за руки – я вцеплялась зубами. Мне раздвигали ноги - они сдвигались, как скалы - стимплегады. Я не боялась умереть - и ни один из шестерых не захотел умереть вместе со мной! Я вырвалась. Вырвалась! Бежала, потеряв сумку и обувь, а за мной не побежал никто. Никто!
Что же со мной случилось сейчас? Я - такая же, как и была! Я все так же не боюсь умирать и все так же не хочу унижаться. В чем же дело? Я была бешеная, а стала умная? Неужели только то, что теперь меня ждут мои мальчики, так изменило мое я? Неужели теперь я обязана любой ценой возвращаться домой каждый день живой и здоровой?…
- Прекрати бредить. – заставляю себя встать, спускаю воду, намыливаюсь и включаю душ. - Никому не нужен этот самоанализ. Охуеть какая умница! Не смей себя жалеть. И не смей жаловаться. Никому не нужно слюнявое пиздоблядство. Главное, чтобы обошлось – не подцепить бы какую херню… У, суки… Убила бы… Ничего, два раза в одну воронку снаряд не попадает… Обойдется… Ты вымоешься, отоспишься… Если надо – пролечишься. И все пройдет. Ты – это ты. Ты умница и все сделала правильно…
Бедный мой Ваня … Никогда не говорила ему: у меня голова болит, милый, не сегодня. А сегодня - скажу. Пусть простит. Уж лучше больная голова, чем… чем… Не смогу, ну не смогу я ему ничего объяснить! Да и зачем? Ничего не изменишь. Он меня ждал – и я пришла. Прежняя я – умная и сильная. Будем считать, что у меня первый раз в жизни уж-жасно болит голова. И других объяснений не будет. И не будет другой меня.
Февраль 2009
|
