В поле, на самом его краю, там, где течет небольшая река, стоит огромное черное фортепиано. Видимо, оно брошено здесь давным-давно, еще с колхозных времен, да так и умирает, заметно кренясь в правую сторону. Природная стихия, птицы и звери мало-помалу сделали свое черное дело. Лак на крышке облез и потрескался. Клавиши выглядят, словно зубы болеющего цингой таежника. Порванные кое-где струны смешно топорщатся в разные стороны. При малейшем дуновении ветра они покачиваются, будто колоски зрелой пшеницы. Два ворона сидят на инструменте и флегматично смотрят по сторонам. Они похожи на пианистов в черных фраках, только что сыгравших концерт Чайковского для фортепиано с оркестром.
На берегу неподалеку сидят два рыбака с удочками. Это я и мой сосед Михей. Михей закуривает и рассказывает очередную байку о том, как двое ловили рыбу на лесном озере. Дед с маленьким внуком. Вдруг из лесу вышел бурый медведь. Дед-фронтовик попробовал отогнать медведя удочкой, но тот только разъярился, и все кончилось очень печально. С диким зверем рекомендуют сохранять спокойствие при встрече. Я соглашаюсь. Клева почти нет. Оставив снасти на берегу, но, прихватив с собой небольшой рюкзак, мы движемся к фортепиано.
Вороны, недовольно каркая, прыгают с инструмента на землю. Михей выкладывает снедь, пока я разливаю по стаканам белую. Литеры ZIMMERMANN светятся на нашем импровизированном столе. Еврей? – интересуется Михей. Врядли, - отвечаю. – думаю, что немец. Мы выпиваем и, как полагается, довольно крякаем.
Красивый инструмент, - говорит Михей. Да, - соглашаюсь. – его изобрели в Италии в начале 18-го века, но херачить в полный рост начали уже во времена Моцарта. Надо же, - удивляется Михей, делая вид, что ему интересно. Я понимаю, что пора обновить содержимое стаканов.
Вечереет. Солнечный диск, скрывающийся за горизонтом, всегда мистичен, если ты слегка пьян. Я смотрю на фортепиано. Красное солнце отражается в остатках лака на открытой крышке. Педаль, отвечающая за обогащение звука новыми обертонами, валяется отбитая. Порванные струны едва уловимо шевелятся. Я думаю о том, что даже в таком потрепанном и неприглядном виде, насколько больше благородных мыслей вызывает оно, чем, скажем, стоящий рядом сломанный, насквозь проржавевший комбайн или трактор.
|
