(Сейчас)...
Голод… Дабы не замерзнуть, потянешься согреться, как край шубы отстригут отточенной монетой, что в ходу была, когда хождение ее еще успокаивало инертным бегом. Бегом – е-е-е-е!!! Я, ты, он, она, мы, вы, они… Потянешься к костерку – окостеневшие на волчьем морозе пальцы, что прячутся в грязно-меховом извороте кармана, забитом от отчаяния жмыхом, отказываются слушать хозяйское тело, мечась между теплом и теплом через расстояние – вспомнишь…волчьем… ты, вспомнишь, он вспомнит, я вспомню – это же я… вспоминаю сейчас… Волк!! Вот как было!… (... немного назад)... - Коцаю-клацаю – чуть-чуть, щепотью сыплю на нёбо, языком причмокнув… Так, ну, ты же знаешь! Жмых, он и на поле жмых, мытарь! - Да… Ничего не осталось совсем. Видишь? - Что это? - Жилы выдрать хотел… - Кто? - Я его съел давно… Если дело доходит до жил – не сумлевайся… (Сейчас). Сумлевайся. Да-да, так он и сказал… ... чуть меньше назад. - … Не сумлевайся, волков-то, поди, не осталось теперь. - Да, мытарь – все одни шакалы… - Шакалы – это те же, что и собаки? - Нет, мытарь. Собак всех съели. Шакалов – не подобает роду Человеческому. - Не знаю. Ничего не знаю. Давай рукав! (... позднее)... Иду… или бегу… без второго рукава, бегу, чтобы скорей согреться… (Сейчас)... Когда сердце вновь торопится, я обнажаю нити жил монетой, отобранной у смертника – одного из тех, кто называет себя мытарь… и ходит из жизни в жизнь во чреве вселенной… (Тогда же)... - Аминь… (Чуть позднее)... Жила в жилу! Крест принят на себя. Крестом сложена единственная преграда – прутья неизвестной, но завещанной на «отходную» кладовой, завещанной давно, вмерзают в кожу. Не растопить… не растопить… Когда все рушится – я жив, хотя бы осознанием того, что намотав жилы к стальным прутьям, ставлю точку в довершении той, что уже поставлена разрухой… (Здесь и сейчас)... Проснулся… (Там же, тогда же)... Уснул или нет?!! (Всегда)... - Не растопить… Сынок, не растопить. - Папа, что делать? - Что-то делать. Отец улыбается и… (... здесь и сейчас)... Проснулся. Я нашел то, что так долго искал!! «… И когда первые спешат к ручью, чтобы напиться после долгой засухи – последние дают им право быть первыми. Они первые, кто заботится»… (... там же, все там)! Я счастлив! То, что я нашел – могло успокоить ощущение голода… (... еще там)... Как он появился – не помню. Писк, подрагивание теплого о голый, неприкрытый, мой локоть… могло успокоить. Как долго, я был бы спокойным?… время не важно. (...где-то)... Я вспомнил! Тебя зовут собакой. (Здесь и сейчас). - Проснулся… «Последние дают право быть»… (Здесь, сейчас, всегда). - Мне снилось, что я поил собаку. - Чем? - Кровью. - Кровью? - Своей. - А потом? Я не ответил, повернулся на другой бок, не страшась уже быть не понятым, и посмотрел за окно… Нефритовый, печальным в мыслях отголоском старого, отблеск – то рассвет, или причудливый абрис начала новой жизни?! Опрокинув кадку с молоком, она валялась в твороге ржаном, дождем избитом, и глядела молча туда, где сверху падало вино. Вино и рыба. Рыба и вино… - Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении: отверзаеши Ты щедрую руку Твою, и исполняеши всяко животное благоволения, – подытожила она, моя Собака. |
Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/7194.html |