2005-09-21 : murena : Потеря

Ее кожа была бледна, глаза – прозрачны, но в русалки ее не взяли, нимфы из нее тоже не вышло, и для ведьмы она оказалось недостаточно сильна и сдержанна. В ней не было ненависти к людям (в особенности - к мужчинам), питалась она изредка – и вовсе не душами, а потому в серены и суккубы тоже не годилась (хотя по чувственности и ненасытности взяла высший балл). «В Музы!» - вынесло приговор Божественное Нечто, поправило парик и указало Божественным пальцем на дверь. В ту же ночь она пришла ко мне с заплаканным лицом и маленькой лирой с одной струной, что-то нашептывая (разные маты – призналась она потом) и спотыкаясь о мои игрушки, - моя Муза! Она предложила придумать стишок про птичку. Мне идея понравилась. «А где броские образы, неожиданные эпитеты, затейливые рифмы, м-м-м, где вообще рифмы?» - поморщилась она спустя полчаса. Я поковыряла в носу и призадумалась. «Ладно. Сойдет. Ты еще маленькая,» - пробурчала Муза. - «Эротических фантазий у тебя тоже пока не возникает, как я поняла?..» Так мы познакомились. В детском саду она мешала мне спать, заглядывала в окно, бренчала на своей дурацкой лире, тырила откуда-то карандаши и совала мне под нос бумажки: - Пиши. - Я еще плохо умею писать. Только пять букв. - Тогда придумывай и запоминай. Потом запишешь. - А если, пока я буду учиться, кто-то придумает то же самое и запишет раньше меня? - Подашь на него в суд за плагиат. - ? - Короче учись писать побыстрее. В школе училки русского языка были мною довольны. Во многом благодаря ей. Сердитая и неуравновешенная, она их таки охмурила, хотя и презирала законы школьных сочинений и знала слова, которые знать школьницам не полагалось. Я любила ее со всей ее безжалостностью и взбалмошностью. Я радовалась, когда она вваливалась ко мне в ванную, металась и требовала бумагу и ручку. Она опять мешала мне спать и часто сама не знала, чего хочет. Чем старше я становилась, тем больше выходок она себе позволяла. Скоро она начала ругаться отборным матом, отреклась от всех правил написания стихотворений, злилась и все неожиданней приходила и исчезала. Она влюбилась в мой комп и обожала сидеть со мной рядом, пока он был включен. Клавиатура притягивала ее каким-то странным образом. Так что скоро вместо бумаги она начала требовать Word. Она любила меня нетрезвой. Думаю, обычные творческие муки моего порой пьяного сознания – ее рук дело. Мое половое дозревание жутко ее развратило. Она словно поняла, что теперь запрещенных тем нет, и испортилась окончательно. Я догадывалась, что моя Муза весьма беспринципная особа, но мое отношение к ней не менялось: я любила ее необъяснимой, почти лесбийской любовью, которая была уместна всегда и везде. Вряд ли я могла ее в чем-то упрекнуть. Она искренне веселилась и грустила вместе со мной. Она соглашалась писать на ненавистные ей темы: любовь, боль, отчаяние. Иногда она подхватывала сильнейший насморк (что чаще всего случалось, когда меня некому было греть в постели) и требовала Word’а. Но я тогда старалась не писать вообще, ибо нет ничего хуже сопливой музы. Скоро я узнала, что своя Муза есть у каждого второго. Что в большинстве своем они бездарны, но уверены в своей исключительности. Что о любви они знают ничтожно мало, но плодовиты на стишки о ней. Что многие из них возятся только с детишками, и стоит тем вырасти – ни Музы, ни стихов... - Там, откуда вы приходите, в музы берут кого попало, что ли? – хмурилась я. - Ага. Самых бестолковых духов. Пригодных разве что к играм со словами и пустым размышлениям. Случаются, правда, ошибки: вот я, напрмер,.. – тут она обычно замолкала и начинала мрачно разглядывать свою лиру, на которой к тому времени выросло еще семь струн. Так мы и жили. Музка и я. Она не верила ни в Бога, ни в Дьявола, любила тишину и реже всего приходила, когда я бывала по-настоящему счастлива. Ее притягивали мои страдания, одиночество или наркотическое веселье, но почему-то в счастьи мы словно забывали друг о друге. А однажды, когда я встретила Его, она улыбнулась как-то странно, растворилась в этой своей сумасшедшей улыбке и... больше не пришла. Быть может ей показалось, что я стала слишком уж взрослой или слишком счастливой, кто знает, но стихов я больше не пишу. Вот и сейчас: все, на что я способна – беспокойные бескрылые мысли о прошлом, лишенные семантики и красок. Боюсь, она не вернется ко мне. Восьмая струна – последняя. Быть может, ее, наконец, оценили и повысили в должности. Она красотка, она того заслуживает, мы с ней такое творили – перечитываю и плачу. Безутешно...

Оригинал текста - http://teplovoz.com/best/6009.html