2015-08-04 : замороженныйнабалконе : сочинение как я провёл лето (Атрофия души)
[Имя автора было скрыто первые сутки]

Этим летом я проводил занимательный эксперимент. Я поместил себя в больницу сроком на два месяца. Именно столько мне потребовалось, чтобы провести задуманные мероприятия, поставить важные опыты. Забавно: когда лежишь в больнице -- ждёшь выздоровления, а вернувшись домой, опять начинаешь ждать конец света. Я ещё не до конца разобрался в этом механизме. Но не буду забегать вперёд. Мой главный интерес -- я в глазах окружающих. Первое время пришлось в самом деле лежать. В этом нет ничего странного. Более того -- это удобное оправдание: после операции нужно время, чтобы прийти в себя. Соседи по палате (шесть человек), медсёстры, санитарки и врачи -- ни у кого не было сомнений, что я веду себя подобающе. На общем фоне я был безлик. Это было замечательно. И, конечно же, не продлилось долго. Жестокий факт: люди требуют слов. И я, видимо, должен их придумывать, в противном случае меня ждёт коллективное презрение. Для меня давно привычно то, как происходят подобные вещи: я настаиваю на отсутствии качеств, а люди приписывают мне сугубо негативные. Они не понимают, что реплики не берутся из ниоткуда, из воздуха, сами по себе. Кроме того быстро теряют актуальность. (И ещё я с минуты на минуту жду конец света, так что извините, мне что-то некомфортно.) В розовых мечтах я вижу общение с человеком как продолжения моего внутреннего диалога, но уже "в реале", с живым собеседником. Тот как бы присоединяется к уже начатому диалогу, который я веду сам с собой всю жизнь. Но, конечно же, так не бывает. Разговор с другим человеком каждый раз нужно начинать с пустого места, с ничего. Это очень изматывает. Короче говоря, вскоре я замечаю, что в моём "иммунитете" возникают бреши, и что он вовсе уже не иммунитет, и что молчание моё работает против меня. Наиболее явно это становится на исходе первого месяца, когда буфетчица, развозя по палатам еду, одаривает меня взглядом презрительно-возмущённым и уничижительным. "НА! - говорит этот взгляд, - ЖРИ, СКОТИНА!" Перед этим, ещё в коридоре, она довольно громко обсуждает некоего пациента. От еды я не отказываюсь. И не обижаюсь. Просто начинаю изнурительную борьбу с врагом внутри себя, рискуя превратиться в шизофреника. А буфетчица вскоре уходит в отпуск. *** После этого невыясненность отношений начинает тревожить меня ощутимей. Дни удлиняются, хотя поначалу вроде бы пролетали. Молчание медсестёр кажется напряжённым. Всё вызывает подозрения. С соседями по палате я с самого начала перекидывался лишь необязательными фразами (примерно по одной раз в четыре дня), и из-за этого мне тоже в конце концов становится немного стрёмно. Но с ними проще: они поступают, лечатся, выписываются. Необходимость контакта не всегда успевает возникнуть. С персоналом всё по-другому. В конце ПРЕДпоследней недели эксперимента я понимаю, что раздражаю моего врача. Что ж. Временами я вёл себя как противное ссыкло. Многого боялся. Боялся как искренне, так и полуискренне, пытаясь придумать себе характер, наделить себя чертами поведения. Это могло внести свою лепту. (Похожий на Фреди Меркьюри, мой лечащий врач, по-видимому, днём подрабатывает хирургом, а по вечерам выступает в знаменитой рок-группе. Это отмечают соседи по палате, когда по телевизору идёт концерт "Квин" то ли в Польше, то ли в Чехии. Я не могу с ними не согласиться. Хотя восторгов по поводу этой группы не разделяю.) В последнюю неделю эксперимента я замечаю, что медсестра N смотрит на меня разъярённо и чуть ли не в бешенстве. Её взгляд намекает мне, что я как бы делаю что-то не то. Или чего-то НЕ делаю. Сейчас, вспоминая историю её появления передо мной, я отмечаю некую театральность. Из опыта отношений с противоположным полом мне известно, что на НИХ нужно смотреть, и это что-то значит. Опыт взаимных переглядываний накоплен мной ещё в институте. И ещё тогда это надоело, поскольку ни к чему не приводит, а делать это, как я понял, надо часто. Проблема в том, что слишком долгий взгляд порождает некоторую неловкость. Особенно в условиях незнакомства. Поэтому около двух секунд -- моя норма. Непродолжительность зрительного контакта решено было компенсировать частотой. Я смотрю на медсестру N как можно чаще, в любой подвернувшийся момент. Чувствую себя мужчиной при этом. Однако и это ещё не всё. Я также здороваюсь. Минимум раз в день. При этом чувствую себя ещё большим мужчиной. Невъе***ным мачо. Пикапером. Кажется, ещё немного и будет преодолён некий значимый рубеж, сделан "шаг в направлении к". И мы станем близки. И т.д. и т.д. и т.д. Нужно понимать, что я человек одной реплики (так получается), и эта реплика состоит из одного единственного слова. Если бы его было достаточно, я был бы счастливейшим, социально успешным человеком. Но поскольку мир, видимо, сложней, то жизнь раз за разом предстаёт как несдаваемый экзамен: как и ТОГДА (в институте), я всю ночь готовлюсь, и эта ночь не даёт пережить себя психологически. К моменту наступления утра я израсходован, измучен, издрочен до смерти (в ментальном смысле). В моём случае "утро вечера мудреней" перечёркивает все вчерашние намерения. Ведь к вечеру ещё удаётся как-то себя "накрутить", к утру же остаётся лишь мёртвый субъект -- субъект внутри меня на справляется с задачей и заблаговременно отдаёт концы, хотя внешние условия задачи ещё не наступили. Печаль. (На протяжении лет для меня остаётся непонятным, почему всё должно быть так, будто я пытаюсь сломать себе хребет об своё же колено? Жизнь должна быть проще. Я не соглашался на этот кошмар!) Извечная проблема первого шага, никуда от неё не спрятаться. Одно только приветствие не срабатывает, его мало, нужны какие-то другие слова. Откуда их взять?! У меня полу-душа. Я полу-мужчина. Даже если передо мной будет стоять голая тётка, глядя тревожно и выжидательно, я не изобрету ничего, кроме проклятого "здрасти"... ...Кстати, насчёт "полумужчины". Это слово я подсмотрел в романчике английского писателя Лоуренса, пока лежал первые две недели. Крайне занятны оказались книги "Женщины в любви" и "Сыновья и любовники". Кроме того я прочитал книгу Буковски, "Хлеб и ветчина". До этого я думал, что всё у него прочёл ещё в бытность студентом на Первом курсе. Оказалось, нет. И это стало откровением. Поразительно, какие эмоции вызывает безэмоциональная манера повествования. Я почти заплакал, когда дело дошло до выпускного бала: все одноклассники хорошо одеты, выглядят молодо и красиво, увлечены собой и друг другом. А ГГ, стоя на улице, подглядывает за ними через окошко. К нему подходит сторож и начинает орать, принимая за какого-то престарелого бомжа!.. Кто-то может сказать, всё это, мол, слабость, жалость к себе и т.д. Но, начиная читать, я не знал, о чём эта книга и как она на меня подействует. И вообще Буковски всегда был для меня как "Постал 2", то есть придурковатый трэш: бегаешь с лопатой, бьёшь людей, радуешься тупости происходящего. Ну, а Генри Чинаски вечно бухой. Серьёзно я к нему никогда не относился. И вдруг -- на моих глазах туман из слёз. Пробило. Единственное, к чему я остаюсь скептичен, так это наказание ремнём, мол, отец был пьяницей-садистом. Не знаю, почему, но в моём восприятии это как-то ненатурально, что ли. Наигранно. Притянуто. Хотя... всё может быть. Откуда мне, полумужчине, знать? *** Я не удивлён, что тема медсестёр в конце концов становится для меня столь волнующей. Такое и в былые времена происходило нередко, не могло не произойти и в этот раз. Я завидую единственному в отделении мелкому пацану: ему можно носиться по больничному коридору и открыто выражать приязнь к какой угодно медсестре, -- СКОЛЬ УГОДНО ОТКРЫТО! -- и никто его ни в чём "таком" не заподозрит. Будь он на десять лет старше, то, возможно, он стал бы такой же, как я. Надеюсь, что нет. К сожалению, пути взросления зачастую непредсказуемы. Случается так, что однажды дети просыпаются и видят в зеркале моё лицо. И кричат, и бьют себя по лицу, и не хотят больше жить. Упокой, Господь, их души. Кроме медсестры N в отделении есть ещё одна медсестра (вообще-то их тут вагон и маленькая тележка, но не буду распыляться). Её я называю "зрелая медсестра". Согласно моим воззрениям, пик женственности приходится примерно на 36 лет. На возрастной шкале эта сестра располагается где-то очень рядом. Её духи напоминают мне о жевательных конфетках "фрутелла" или "мамба", но она крайне нечасто ими пользуется, только под конец эксперимента. Мне хочется попросить у неё хотя бы конфет (Ыы-ы.) В её взгляде есть весёлость, а не тревожное ожидание, как у медсестры N. Возвращаясь к медсестре N. Она "презентовала" себя очень эффектно. Я бы даже сказал не в меру эффектно (для больничной-то обстановки). Обстояло всё так. Я провожу свой некачественный досуг, лёжа в кровати, а она возникает у входного проёма в коротком зелёном халатике, -- совсем не медицинском! -- чтобы позвать пациента. Взгляд -- строго перед собой. Сначала я думаю, что это его девушка: с подведёнными веками, распущенными волосами. Глянцевая, как с обложки. Целлофановые перчатки на руках нисколько меня не смущают, мало ли у кого какие причуды. Голову N будто окружает нимб: пространство вокруг становится более реальным, более чётким. (Неудивительно, что мелкий пацан за ней так бегал.) Я разумно решаю, что N намерена соблазнить какого-то богатенького пациента. Или, может, она черпает удовольствие в поддразнивании? "Ощущаешь ли ты себя так, словно выходишь на сцену, когда входишь в палату? Есть ли боязнь недоисполнить, не додать того, что от тебя ожидают?" -- этот пошловатый вопрос мне хотелось тогда задать. Впрочем, подозреваю, ничего интересного на это ответить нельзя. Ухмыльнуться, может быть. Или хмыкнуть. (Или въе**ть пощёчину. Или кастрировать. Ыы-ы.) Близость N заметно увеличивает качество моих фантазий в сторону их большей насыщенности. Я насыщенно фантазирую. Не знаю, стоит ли писать о чём-то более интимном... (Видите ли, дрочка давно зарекомендовала себя как неплохое обезболивающее. Если поддерживать себя в возбуждённом состоянии, то можно не только качественно уснуть, но и вообще весьма приятно и качественно проводить качественный досуг. Главное -- держаться на грани. (Я чувствую себя мужчиной, пока пишу это.)) Так вот, у моих фантазий появляется "привкус". Кажется, я ощущаю гораздо больше, чем имею право ощущать, и больше, чем N позволила бы. Хорошо, что она ничего не знает, иначе было бы неловко. *** Чем ближе к концу эксперимента, тем печальней осознавать своё положение в структуре отношений, которое, вероятно, могло быть каким-то иным, но, увы, не было ни тем, ни другим, ни ещё каким-то третьим. На фоне этого я начинаю подозревать себя то ли в дефиците, то ли в некой "распылённости" души. В один из вечеров я слушаю по радио передачу про сирот. Говорят, что у детей, вырастающих в приютах, по сути ампутирована душа(!). А ведь я всегда считал, что никакая семья не заменит ребёнку улицу. Сопоставляя своё душевное состояние с сиротским, я понимаю, что если души у меня сейчас и нет, то во всяком случае я помню время, когда она была -- в детстве и раннем подростковом возрасте. Если так, то она у меня просто со временем атрофировалась. Возможно, ныне у меня и впрямь "полу-душа", "недо-душа". Проклятая невыясненность отношений уже годы подтачивает мою психику. Из-за неё во мне так и не появилось пространство для роста личности. Или, наоборот, этого пространства оказалось слишком много для возникновения чего-то не аморфного... ____________________________________________________ Дорога домой на поезде вопреки здравому смыслу развенчивает многие из тех ужасов, которые я о себе выдумал. Соседями по купе оказываются мама с дочкой, отдыхавшие в Греции. Я с самого начала решаю вести себя предельно болтливо: копаюсь в сумке, что-то бубню под нос, комментирую обивку сидений. И это чудесным образом срабатывает! Обстановка складывается ненапряжённая. Они даже не подозревают с кем едут!.. Вечером они наливают мне чуть-чуть греческого коньяка, мы пьём, я расспрашиваю их о каникулах и рассказываю о себе. Для меня это опыт на грани нереального! С дочкой мы потом ещё развлекаемся парой коктейльчиков -- смесью коньяка со спрайтом. Мне интересно и весело. Никогда бы не подумал, что социальное, человеческое, гендерное, метафизическое существо во мне ещё не мертво! О, воистину, как до нелепости странен и невразумительно чуден наш непредсказуемый мир! ...Думая теперь обо всём этом, я гадаю, чем же был мой больничный эксперимент? Был ли это "чистый" опыт? Всё ли в нём было естественно? Или это было некое самоиндуцированное наваждение, психопатическое помешательство? Быть может, я просто боюсь пространства "игры"? Хм. По-моему, я вообще не могу "дотянуться" до участия в "игре" или не пойму где она разворачивается. Как бы то ни было, спустя два месяца я возвращаюсь домой. И теперь я опять здесь. Всё опять, как было. Большой беды в этом нет, как нет и маленькой. Как нет и не беды. Полу-беды тоже нет. И отрицательная беда отсутствует. Возможно, стоит подумать о других словах, не столь эмоционально окрашенных. Например, можно сказать не "беда", а "ничё". Или "жизнь". Или "зацикленная будничность". Или "обыденность средних значений". Или "Невыносимая интенсивность нудноты". Хм, нет, это слишком эмоционально... Но предпоследние два мне нравятся.

Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/21165.html