Тепловоз logo ТЕПЛОВОЗ.COM


2013-10-02 : БТ : Вместо писем и телеграмм. Поэмка.


Пролог.


Лепит из меня усталая бессонница
устрицей в клубочке улитки внутреннего уха
невыносимо нежную многоголосицу
от которой кости черепа сводит и голова пухнет, -
плывёт баркас памяти - Гамилькар Барка -
в пустыне давит на легион соцветий -
а ты знаешь, как бывает морозно жарко
в постели при выключенном свете? -

Как бывает страшно в подземельях улиц
залитых бетонным потолком ночного неба -

лепит из меня бессонница из дохлых куриц
самую живую на потеху и на потребу
времени, что изогнулось в крюк, хватая
за тушу постылую блудницу истории -
вот висит история кверх ногами, нагая
практически - в одном свитков исподнем.

Что там, Салтычиха, Массилия, милая -
Вавилон - не так блуден, как благочинный Аахен, -
вздохи из спален, клетушек слушать - дело гиблое -
звери, кои мы есть - зверями стонут, зверьём пахнут.
Гоморра не видала таких ублюдков, Соддом не видел
мужеложств таких, чтобы свальный грех - повсеместно,
какие в клетушках хрущоб сцепившись мидиями
сотворяли во имя и вопреки товарищи жених и невеста, -
что там каким-то поркам, паркам изнеженного де Сада -
с француза взять что - когда он каштанно слаб -
тут ведь у нас рассказывают, что из Екатерининского зада
не выходили с орденом те, которые тоньше весла.

Но к чему, к чему тебе плесневелый хор исторический -
когда мы и сами кругом пример нашего сверхъестества -
мы тушим в себе души, послабже - в себе - спички,
посильнее и поретивее - тушат собой огонь инквизиционного костра, -
да мы, апостолы гедонизма, которые стоически
всматриваются вдаль, вслушиваясь в стоны
из-за тонких стен домов. А кричим истерически:
"Гай (Гайя), Верни мне мои легионы!"

А.

Спираль - это вход и выход. Напряжение не кончается.
Мы - трансформаторы прожитых жизней в ничто и нечто,
мы - устаём от бодрости, но усмехаемся мы, отчаиваясь,
всматриваясь заново, умирая, в белую линию пути млечного.

Что делать? - бились деды, потрясая бородой и крестом.
Что б сделать - кидали булыжником отцы в окна.
Что б ещё такого сделать, чтобы вызвать стон -
арестованные прошлым, мы ждём намёка.

А намёк - толкуем, как бог на душу, как придётся,
как выйдет, как хочется трактовать -
вот - вышло солнце - знак. Вот строка смеётся -
тоже знак. Халдей найдёт повод похохотать.

Гогочи! Грачи - гречневым зерном рассыпались.
Горчит гречихи горячий червь вычурно -
на арго - прикольнее, - чё, шобла, вылупились? -

Но и красками слов - славно - обычными.

Вот портрет эпохи - мазок не в такт,
краска в ритм не попадает, создавая аритмию
стихов, которые каждый дурак
зарифмует, но дураков не осталось, впрочем.
И чёрт бы с ними! -
Так остались дети дураков и прекрасные дочери.

М.

А куда деться исстарившемуся поэту,
высаженному с лодки, с корабля революций? -
Не продаваться же мне в фирмочки за поэтические минеты
занимаясь постыдной и пошлой литературной проституцией?

Лучше я буду тут, в стол, словно встал - прошёлся в столе
- в столе своём, как в стольном граде -
в стопе гвозди калиг, - калека я, миледи, за столько лет
тело своё святое совсем изгадил.

Если спросишь - нравится ли мне - как ты уходишь? - отвечу.
Вечером, когда ты уходишь, на тебя открывается красивый вид сзади.

Ночью я пишу стихи; бяше браты старыми словесами -
не страшно, когда Игорю сны, страшно, когда плачет в ветер -
а ещё страшно, когда расстилается весны невеста
лучами оттепельными на выскобленном паркете.

Потому что в том числе, ещё более красивый вид на тебя, - спереди.
Пиетет - претит. Рваный холст неба и тускл, и клетчат.

Разрисуй фреской, турецкой феской укрась
вечера паскудные, вечера томные -
для того у него Мону Лизу нужно мне было украсть -
чтобы были стихи мои всеми цветами полные.

Бог - художник? Ха! Вкусивши плод запретный с древа
мы можем - к вящей славе - убивать его своими творческими гадостями, -
если тебе нужно писать картины, но нет нового цвета -
пиши картины не цветами, а шероховатостями.

В карты он, наивный, играть решил,
не зная, что у нас против него есть блеф -
не достигая его цветущих палитр вершин
мы слепим ему на зависть раскрашенный барельеф.

Хватит ли тебе на то акрила, бензола, оливок, олифы -
я же тебе дам вместо мастехина стальную глефу -
клеверной кровью размажется диво дивное
словно шахматная королева мимикрирующая в трефу, -
мыслью по древу, дева, Двиной на север - влево
от всех созвездий, вправо, почти напевно.

Выколи мне глаза - я увижу больше.
Выцелуй с них плёнку - увижу всё.
А куда мне деться, - доживаю, дожил,
дожёвываю самого себя желудочный сок -
желчным был - истёк желчью в С.-Пб.,
нежным был - нежность Москва выкрала -
а ты знаешь, в какие играл я когда-то игры -
о, такие игры, они и не снились тебе.

Не гони! Не хлопай дверью. -
Я в гостях у самого себя - на побывке -
после бойни, на фронте - одни потери,
на фронте же, милая, одни улыбки,
ты же веришь мне в странной манере.
Я в гостях у самого себя - на побывке -
оставляя на память шрамы и царапины
на кожаной кресельной обивке,
словно на старике-флагамане, спущенном со стапеля
бутылкой шампанского каждого нового дня и вечера. -
Я в гостях у самого себя - на побывке -
неразбуженный, незалеченный,
сбежавший из госпиталя по ошибке.

Целую. Целую пальцы.
Кайся! Кайся! Кайся!

К.

Ну как ты, фанера, всё едешь крышей?
Как ты, горнило, горишь, горлица?
Тише. Тише. Тебя услышат,
зашипят на тебя - Поклонница! Поклонится ж.
А и поклонишься - что бы вышло,
дальше что? - за порогом околица
за околицей - звонница,
бей набат -
кричи - Конница! Конница! -
только никуда никогда ни к чему назад.
Благ всех, блаженной слабости
конгломерат,
конгломерат лицемерной гадости.
Видаться был несомненнейше рад.

В.

Варвары! Бой барабанов смел -
смёл сулиц град - с улиц гридней -
время рушить храмы во имя стелл
вопиющему в пустыне небожителю, -
сжато, сухо, в бровь, в висок -
пей поэтический сладкий сок.

Бей политических, бей немых -
бей за то, что они - не мы.
Варвары! Варвары! Сладок сон
Пирров - пиров исток
в гуляниях на костях.
Варвары! Варвары! Славьте страх!

Г.

Местами пошло, местами наивно,
плести паутину для мух и мушек -
но стоит чуть отвернуть спину
от их лиц - и твой зад им нужен.
А что вы в зад мой кричите, - гиблое,
напрасное дело кричать мне в зад, -
кто же виноват, что вы в большинстве тупорылые
как и плоскодонные ваши пустые глаза.

Ну что, что хлопаете глазцами вы по-рыбьи -
никогда стихов оглушающих не слышали что-ли?
Либо любите. Не нравится - либо Lieben -
либо - травите! Травите сладостью этанольной, -
эталон мой - молебен на молибден,
на саркому, на лейкимийный полоний.

Вот часы. Биг-бен - verbrennt.
Баден-бадену, брюкве - мои славословия!

Потому что за скупостью и точностью -
видится мне спасение от бренности -
это - самое извращённая форма порочности
быть идеалом смущающей души верности.

Да! И паршивых линий сюжетных, приёмов
нужно выламывать - Левой! Левой! - Где вы,
поэты времени и тысячелетия нового? -
Почему вы пишите не в столы - в сейфы?
А я - один, против армий пустоголовых,
облых, озорных, лайя -
в рифму жизнь окружающую облекаю.

О.

Облетают листья. Спадают одежды
на хрупкий пол в холодной комнате.
Мне нравится быть невеждой, невежливым, нравится нежно
тебя наполнять собой, тобою себя наполнить.

Осень, ты диво красива, ты девок слаще -
осень, ты в церква меня любить тебя тащишь -
молишься мне - в чистом поле, Осень, -
идей от меня в себе, в животе носишь.

И ничего. Ничего не просишь.

И я - осень. И я - листья.
И я - опал. И я - топаз.
И я - циник. И я - мистик.
И я - для себя. И я - для вас.

Осень, куда как нежнее кожа твоя родинками украшенная
шелковых постелей, которые никто не греет больше, наших
разговоров слаще - наши вечера литературные, смутные -
наши пьянства, наши раздувающиеся из насморка простуды,
срывы, сливы синяков под глазами наши с вами
куда темнее и глубже неба над головами.

Впрочем, устало, цедить чай
по кончику поэтического меча.

С иронией вглядываться в шёлк волос
которые на вкус словно хлеб и воск.

Кнут мой нежен, сладка плеть -
болят поцелуи и жгу устами
в тебе - и это запечатлеть
только один я сумел на память.

Осень, вырву из тебя перо,
чтобы сделать твой набросок голый -
ну же, скриви в улыбке рот, -
золот ж улыбок хищный голод.

З.

Завтра, растрёпанный, вырвусь в утро,
хмуро втискиваясь в толпу в жестянке, -
рядом с мужчиной, вылитым Вильси Вудро,
который, конечно, не печатается госбанком, -
и я не печатаюсь. Не тиражируюсь, но - пока
теперь мне больно и страшно - мне открывают берега
рек вечных. Мне открыты века,
и так открыты - словно отрыты могилой.
Завтра со мной побудь нежной, побудь милой.
Кто бы ты ни была завтра, кем бы я завтра ни был.

Зоревать - зреть. Зрелость - пряна особо.
Особа, скобы часов - старят.
Скопом накидываются минут - к гробу
тянут, затягивая постылую арию,
противный ор, старческий вой
"Вот и умирает наш лю-убимый,
наш родно-ой.."

Зря! Не умрёт запытанный, запуганный,
запутанный - не умрёт, пока не выберется;
завтра - в лики улиц вглядываться,
вглядываться в незнакомые знаковые лица, -
этот ссутулился, тот спился -
мыслицей и сигаретным дымом травиться.

Вместо конца

Кончай - началом. Начинай - концом.
Кричи - шёпотом. Шепчи - криком.
Сохраняй в смешной ситуации наисерьёзнейшее лицо,
смеясь, в ситуации сложной, пиковой.

Всё - пантомима. За лиц и слов завесой
видится внутри совершенно иное.
А за тем, что внутри - оголённое лезвие
режущего, запредельно близкого,
быстрого и родное.
Мирись - побоями. Умирай стоя.

Помни, ты - Гойя.
Ты - Гойя.

Ты - горе, самое дорогое.

Ты - Гойя.

P.S.

К слову,
поэма - останется неоконченной,
недописанной, незавершённой,
но -
это славный, отличный повод
чтобы
писать
вновь.

В кровь истирая рифм подошву,
быть плохим, тем, насколько хорошим,
ворошить прошлое, волочить из пошлого
валенки поэзы в резиновых (Осень) галошах. -
Тоже, тоже, тоже!

Ну не строй, не строй эту мину дохлую,
от мин - мои слова - не взрываются, а стынут, -

улыбнись. От творца поправка: "Богу - богово.
Кесарю - кесарево. Августину же - Августиново".

Такая вот от него снизошла приписка.
Да. Теперь я вижу, что это - искренне.


Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/20615.html