2012-04-16 : олейна : Kravdiy, прости или Спецом для продавщицы индульгенций

ПРЕАМБУЛЯ Наши наивные предки полагали, что художественное произведение, равно как и его литанализ, всегда стоят не на трех, а даже на пяти китах: 1.Тема 2.Идея 3. Сюжет 4.Система образов 5.Стилистика и средства художественной выразительности (слово, тропы, художественный синтаксис). Это если схематично и просто. С той лишь поправкой, что для поэзии образы и тропы – «киты» более крупные, а кии по имени Сюжет вовсе не обязателен. Но тут грянул модернизьм. И стало пофиг на предков и на то, что законы художественного – не выдуманные и навязанные кем-то занудным и бородатым, как алфавит, а вызревшие изнутри творения и творца. В воздухе витало строительство нового мира и стали строить модерное «творццтво». Отвергая старое – видимо, комплекс папы и невозможность пробиться сквозь толстозадых эпигонов классики к признанию - апологеты модернизма пытались доказать, что произведение возможно и без идеи, и без темы, и без четкой системы образов. Что одних средств выразительности будет довольно, чтобы выразить то зыбкое нечто, которое копошится в голове автора. Но тут их постиг облом: без дозы, косячка или пары литров дешевого портвейну зыбкое нечто в голове копошиться отказывалось. Чтобы просто так творить образ на образе все-таки надо быть или гением или графоманом. А гениев, в отличие от графоманов, много не бывает. Отвергая же школу как таковую модернизьм уперся в парадокс: или он будет существовать перебежками, от гения до гения, или сведется к тотальному графоманству с перепою и по укурке. Или же все-таки придется признавать какие-то законы литературы, но с поправкой, и срочно кропать свои манифесты. Выбор очевиден. Этих манифестов в начале ХХ и конце предыдущего веков было множество. И все они, как ни странно, иными словами, но таки возвращались к пяти китам классической литературы: тема, идея, сюжет, образы, художественный стиль. Единственное что изменилось – стихи стали более прозаичными (долой формалистику Буалло), а проза стала менее тематической, сюжетной и идейной, зато более образной и более поэтичной. Образы же стали куда причудливее. Скажем, вместо темы – калейдоскоп ассоциативно объединенных образов (поди прочти идею), вместо идеи – образ идеи, а вместо образа окружающей реальной действительности – образы расширенного сознания (у О. Хаксли на эту тему даже труд имееццо). Имажинизмы, потоки сознания, футуризмы, надреализмы и прочее, и прочее, и прочее…Не удивительно, что постмодернизм появился раньше, чем модернизм успел даже не то что постареть, а хотя бы собраться вкучу и постирать свои разноименные пестрые ползуночки. По сути, мы, поголовно став модернистами и постмодернистами, откатились к предкам, с поправкой нео-. Хотя признавать этого не хочется. Модернисты, спасибо им, реально «расширили границы восприятия» и обогатили нас подходами, тенденциями, приемами. Да и вообще, спасибо им за идею, что любой творческий акт свободен от обязательного следования канону и традиции. Стало как-то проще. И тем не менее, пять китов – так пять китов ВОЗВРАЩАЯСЬ К КРАВДИЮ И ЕГО КРАСНОМУ ЧУВСТВУ Итак тема… тема… Как бы ее сформулипровать? Обычно, если произведение, или по-местному говоря, креатив, удается, то тема формулируется легко. А тут… ну, допустим, исчезновение красного чувства вместе с его носителями. Или нет, так: крушение иллюзий забитых красным чувством людей и армагеддец в отдельно взятом уездном городе Н. Хороша ли тема, глубока ли, интересна ли? Как и любая другая, она имеет право быть. Другой вопрос, как она разрабатывается (об этом ниже, в образах и тропах) и зачем она разрабатывается – то есть, ради какой идеи. Итак, идея. Идея тоже формулируется смутно. Гораздо медленнее, чем вы читаете уже мною написанное. Итак идея … ммм … Ничего кроме как «идея высмеять любую идеологию» мою в голову не приходит. Спайкой социализма и коммунизма, религии, веры в царя и отечество, в то, что каждая пьяная морда даже с бодуна и даже трахая в полях Светку Бубнову служит родине – короче, всем этим монолитным сумбуром в головах своих героев автор показывает смехотворность любой идеологий, любого красного некрасного чувства. Хороша ли идея? На вкус и цвет. Нова ли? Нет не нова, но пусть это автора не останавливает: «покуда существует эта твердь, вовек под солнцем нового не будет». Иной вопрос, как эта же идея воплощается в образах и тропах, раскрывается в сюжете. Сюжет тоже ни себе чего, захватывающий до неприличия. Пробуждения после ночного кошмара и перепоя мужика, который идет с товарищем к местной власти предупредить о грядущем армагеддеце (сами они в это верят смутно и воспринимают как возможность побухать по поводу и поговорить за жисть), ну и неожиданная реализация этого армагедеца. Хорош ли сюжет? Скажем так, приемлем. Хотя это не так сюжет, как развитие авторской идеи, довольно навязчивой, поскольку не в первый раз автор пытается развивать идею крушения общества в отдельно взятом районе. И контраст между обыденно-бухловско-траходромской действительностью, ее велеречивых носителей и приходом страшных безликих и безгласных черных человеков (как вариант – дьяконов, те же люди в черном) на чудо-технике он эксплуатирует не впервые. По поводу образов: все они однолики. Образы-униформы. Этакий унисекс деревенский, небритыф-чебурафка, отличающийся от противоположного пола отсутствием сисек, в которых греются мыши в предчувствии грядущего материнства (чьего, мышиного что ли?) и наличием органа, способного вести «мужской разговор». Все как один озабочены. А так же озабочены проблемой выпить, закусить, потрудиться, поговорить о врагах красного чувства и наличии красного чувства у них внутри. Шариковы и швондеры? Нет, уже. Такая трактовка жителей любой империи не просто не нова (Оруэлл, Платонов, Булгаков и Сорокин как хрестоматийный минимум). Она еще и уплощена. Люди-марионетки, люди схемы. Автор, уловив то, над чем смеялись его вдохновители, не уловил одного: у них образы выпуклы, человечны и многогранны. Они не чебурафки-унисекс, а люди. У него же вышли просто носители красного чувства, говорящие штучно-былинным языком. Однообразным настолько, что даже создается ощущение, что один и тот же человек на протяжении креоса вступает в диалог сам с собой. Т.е., речевые партии персонажей нерасписаны. Немотивированны и их действия. Можно это расценивать как еще один камень в огород империй и имперских жителей – дескать, шаблонные действия. А можно расценить и как отсутствие мастерства. Скажем, зачем Лопахин просит односельчан сказать, что он пошел путные заготовки (это еще что за Х/З?) обходить, если это не интересовало ни Семена Критоньевича, ни встреченных мужиков? Просто чтобы автор перекинул «ниразу ненавячивый мостик» от одного своего опуса к другому? Грубо сработано, ей богу. Или вот, вначале рассказа изба нам подается как бы глазами товарища Корчагина, жена же которого – просто тело, лежащее под лавкой (почему, если у стен стоят свободные лавки, не лечь на них- непонятно?деревенская пирамида маслоу, чесслово). Но потом оказывается, что именно муж спит богатырским сном и грезит елочными блинами грибовского происхождения. Жена же бдит и воображает мужа покойным, возбуждается, и т.п. Но вот вопрос… как она видела себя спящей под лавкой? А отчего загорелась хата, если взрывы прозвучали потом? Или это – еще одно намеренное создание абсурда, чтобы лишний раз подчеркнуть абсурдность имперского бытия? А почему диаконы ведут себя как колхозники, как фашисты, как чекисты, как Бог знает что? То, что герои делают, то, как они говорят, обнажает незнание матчасти – ни реалий описываемого времени, ни быта, ни культурных проявлений социализма ли, храмовой ли культуры, сельской ли и т.п. Правда, можно откинуть этот упрек: мол, нет того времени, о котором автор говорит. У него, дескать, антиистория или альтернативная история, музей-заповедник небылиц. Пусть так. Но даже у небылиц есть свои законы. И они должны читателем прочитываться. А если в основе – закон подражания и чуток гротеска, то его выполнение должно быть умелым. Опять таки, матчасть и еще раз матчасть – словари, книги по истории, чтение литературы на трезвую голову и т.п. Еще об образах. нарекая персонажей звучными «хвамилиями» типа Корчагин или Лопахин, автор , видимо, забывает, что до него эти фамилии уже застолбили, и что они уже давно - говорящие. Как тартюф, как дон-кихот, как раскольников, в конец концов. А просто одарить громким именем и никак не развить аллюзию – это то же, что повесить ружье, которое так и не выстрелит. То есть, не выписать образ, а намекнуть, что есть, мол, в нем что-то от такого-то. Единственный удачный образ – образ природы. Автору удается двумя штришками, там, где он никому не подражает, нарисовать село на опушке леса. «В лесу выли волки. Месяц затянули низкие облака. Пшено рассыпанное на пороге дома, так и осталось нетронутым. В такие ночи любили купаться русалки, забирая невнимательных товарищей на глубину. Почти не заметно и очень тихо, ветер играл с распахнутой форточкой». И бог с ним, с соединением несоединимого в одном абзаце, и с блинами вместо грибов – чего только не было после чернобыля. Пейзажи ничотаг. Наверное, что еще все-таки стоит отметить, так это стилистику - скоропись и самопись. Там, где нет нужды создавать искусственные диалоги, автор пишет легко. Можно критиковать его выражения типа «коса была завязана или «тень была полной», но это, если честно, чисто чевенгуровская метафорика. Насыщение текста трудными, но емкими оборотами как способ уплотнить хронотоп - время и событийность, поскольку время нереально растянуто а событий ноль. Тем более, чё эта платонову можно, а кравдию чоле нельзя? Ну или так. Так что пусть будет. Тем более, там, где автор хочет быть кратким и емким – у него выходит. И входит. «Он падал все быстрее и быстрее. И с ужасом почувствовал, что там внизу. В этой каше из тел, не было красного чувства. Совсем.» - ведь ниччо так, правда? Кроме несовпадения совершенного-несовершенного видов глаголов. Эххх, с такой бы краткостью- и ко всему опусу, чесслово. Относительно грамотности… расчленения на теста на абзацы, всовывание в него запятых, награждения непричатных слов чужими падежными окончаниями – да, эти товарисчи хромают на все четыре, и даже на пятую ногу. Но, если честно, грамотных авторов в многовековой истории литературы – раз, два и обчелся. Не за то их любили. Всех, за известным мне исключением Чуковского и Маршака, «создавали» редакторы. Так что здесь я пас – в школе уже не работаю, в издательстве тоже. Да и ловить в дохлой кошке блох – занятие малоосмысленное. Как и написание мною, по наущению продавщицы индульгенций, данного критического эссе. Ить оно, как ни крути, а придает опусу кравдия ту ценность, коей сам опус, написанный на +0 по местной шкале, не имеет. Ну теперь-то твоя душенька довольна? Моя – нет Прости , кравдик ВСЕ, ВЫВОДА НЕ БУДЕТ, НЕ В ШКОЛЕ

Оригинал текста - http://teplovoz.com/otstoy/19699.html