2011-12-03 : sandal : 41

Рубашка взмокла, душа - в кишках, и бьет озноб, и бледнеет кожа, И сорок пар нефтяных зрачков глядят на вскрытый тобой Сезам, И сорок зол норовят скорей проверить, коршун ты, или кочет, Ты проглатываешь комок, и не пытаешься сдать назад. «Во мне, - ты скажешь, - теперь сидит четыре временных человека: Один – собака, другой – сова, четвертый слеп на одну из рук, А пятый – самый из всех живой, хотя и напрочь лишенный веры – Старается истребить меня – свою бессмертную кожуру. Летит собака, скулит сова, четвертый катится по ступеням, А пятый делает тишину и тошноту, и горчит во рту Слюна, и хочется убивать и грабить, не дорожа мгновеньем, Не задыхаясь и не дрожа, не подводя ни под чем черту. И скалит всякий тогда Сезам передо мной золотые зубы, И разом делаются меха полны густой огневой водой, И целый месяц трещит по швам моя воспитанность и разумность, Ничто не вечно, никто не прав, все – вздор! Мне ясно то же, что ясно вам: луна подобна щербатой сабле, Чье лезвие холодит язык не хуже мятного леденца. Мы все смеемся под свист бича, пока судьба совершает сальто, Хоть счастье чуждо нам в бутафорском его мерцании», - Внезапно смолкнешь, подует восточный, поднимется пыль – Ненадолго. Всего на минуту, а после (так странно) – Станет тише, чем где и когда бы то ни было раньше, Ни тревоги, ни страха: химерами с зыби экрана Сорок мер глубины смотрят мимо тебя, как слепые. Сорок черных семян, сорок схоже звучащих имен, Превратятся в один говорящий спокойно и строго Человеческий лик, смесь оттенков, сплетение строк, Баритон ледяной катакомбы – ни жив, ни мертв: «Нас берут в Гефсиманских садах одного за другим, Одного за другим нас бросают в поганое детство, Где разбито лицо, и отец, обязательно, - деспот: Извивайся ужом, никого не люби, лги. Мы – плохая трава, мы растем. Не смотря ни на что: Высыхая, клонясь, обретаем неточную форму – Не портрет, но какие-то развоплощенья на фоне, Драпировка, неслышимый шорох невидимых штор. В переполненном колосе – семечки, саночки, смерть. В перерезанных горлах стоит настоящий голос. Мы горим изнутри, нам знаком первобытный голод, В наших жилах – несовместимая с жизнью смесь. ..Отмыкая Сезамы горячим скрипичным ключом, Разгребая ладонями хлам золотых отложений, Оставляя на доньях прудов золотых сторожей, Изъедаем себя до костей, до трахей, до печенок, Отравляем себя в равелинах своих же телес, Растлеваем и тлеем, кричим и становимся глухи, Мы напрасны и немы, как дева, но злы, как телец - Отвратительно, необъяснимо, глупо. Мы с тобою похожи, как блики в воскресной траве: Сорок сердц и одно, будто сорок один скворец, Заточенный в коробке, учтенный в седьмой главе Опостылевшей сказки, – не здесь ли ее конец?» … Подумаешь – сор времен, свеченье слов, колебанье клавиш.. Забуду, вытравлю из ума отполированные клише. В моей душе никаких чудес: она не зеркало и не кладезь. Моей нестриженной нетяжело на подставке шеи. Бела рубашка, кишка тонка, застыла кошка в оконной раме. Пора откладывать карандаш, пора прикладываться к ружью. Шучу. Не буду. Катись под шкаф, моя тридцатая тетрадрахма, Пока сознание возвращается в колею.

Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/19418.html