2010-03-26 : олейна : Папочка, ты - мужчина?!

Зеркало в темной прихожей подло сказало правду: очевидно, что с тобой что-то произошло и двумя-тремя штришками дело не исправишь. Оставалось незамеченной проскочить в свою комнату и начать быстро переодеваться, быстро пожаловаться на дурноту и быстро лечь спать… Может, так никто не заметит? А потом, с мамой… Старые половицы скрипнули и… сорвали наскоро скроенный план. - Доча, ты? – нестареющий отец по-спортивному вынырнул навстречу. - Па, привет, я… -Плохо? Голова болит? Опять? Ты пойди приля... А ну-ка стой! – воркование сочувствия неожиданно сменилось гневным рыком. - Ану повернись! Это что? А это?! А это?! Я тебя спрашиваю!!! Как же… Отец дрожащими руками срывал с короткой юбочки дочери, с её тонкого свитерка катышки репейника, вырывал с волосами застрявшие в остатках прически травинки, а потом схватил за плечи, больно встряхнул и стал отвешивать полновесные пощечины. Сильная оплеуха отшвырнула Надю к стене, она ударилась головой, оступилась, села на пол и зарыдала. - Встань, потаскуха! – рванул он её за рукав, но только дорвал свитерок: примчавшаяся с кухни мать с недоумением и страхом наблюдала, как над рыдающей дочерью скачет худой обозленный родитель, потрясая безжизненно-печальным рукавом: - Это что ж такое?! Это моя дочь! Проститутка! С кем шаталась? - Петенька! Петюня! – мать решила вмешаться, как бы чего… Таким - своего мужа она не видела никогда. - Отойди! Воспитала шалаву! Где ты была? Спроси, спроси у неё, когда она нам принесёт в подоле выродков?! -Да что ты! С девочкой случилось… -Что? Что случилось? Случилось – слюбились? А я её, кровинку… Ребёнок ещё, думал, совсем, а она… – пнув дочь для острастки, он отступил, огляделся, устыдился себя самого и в сердцах швырнул в неё рукавом. – Значит так… Не ожидал я… Ух-х… Боже мой... Как же... Вот что, приводи себя в порядок – и ко мне! И не вздумай юлить – убью. Надя кое-как поднялась, прохромала мимо родителей, медленно вымылась, расчесалась, надела халат и присела на край ванной… Ничего себе! Вот оно, оказывается, теперь как… «Не ожидал, говоришь? Я вот тоже «не ожидала»… Дела-а…» Она упорно делала вид, что не слышит, как мать скребется в дверь: не до шушуканья. Поглядела вверх, на неспиленный с ремонта и перепланировки кусок арматурины под потолком, повертела в руках длинное узкое полотенце – выдержит, или…? А потом передумала – успеется. Она же не виновата. Ни в чем. А не поверят – вот тогда и… - Мам, успокойся. Я выхожу. – твёрдо сказала Надя, повернула замок и, проходя мимо матери, добавила. – Пойдём. Я рассказывать буду… … А что тут, собственно, говорить? Шла домой как всегда через парк. Было тихо, солнечно, ранняя осень, листья сыплются, синички звенят… Навстречу шел незнакомый мужчина, невысокий, крепкий, удивительно белокожий. Улыбнулся ей, приветливо так, прошел мимо, а потом бросился на спину, скрутил и поволок в прямом смысле слова в кусты. Надя вырвалась, оттолкнула и побежала. Он догнал, ударил, свалил. Она снова вывернулась ужом, взвилась на ноги и помчалась, не разбирая дороги, прочь. Услышала, что догоняет, и… влезла на дерево. Как? А так. На практически голый высоченный тополь. Сидела там, точнее висела, пока не заметила идущих со смены рабочих. Стала звать их – преследователь погрозил кулаком и скрылся, мужики же отвели её домой. Всё… - Это всё? – отец слушал со странным выражением лица (недоверия? одобрения её действий? любопытства? азарта?) в его взгляде не было больше боли и не оказалось сочувствия, как будто по телевизору показывали занимательный детектив, а он никак не мог определиться, за кого «болеть»: за жертву, сыщика или преступника. – А эти что, заводские? Нормально? - Как… Нормально, - повела плечом Надя, не понимая, как теперь разговаривать с отцом. – Расспросили всё. Один предложил из фляги выпить – чтобы успокоилась, меня трясло сильно. Я отказалась – я бы не смогла просто, задохнулась бы… Ну и… провели. Говорят, жён своих теперь встречать будут, раз завелся такой… Вот… - Что «вот», курица? Другая бы на твоём бы месте со стыда бы сгорела б, а ты чужим мужикам – про свой позор рассказывать?! Хорошо же тебя мать воспитала, дуру! Тёлка и есть! - Ну Петя, - неуверенно запричитала мать. – Не было ж ничего? Она ж тебе говорит?… Надя снова заплакала: - Я ж не виновата, что всё так… Что он… Что они… Папа… - А это знаешь, как говорят? Если сучка не захочет – кобель не вскочит. Дала, значит, повод. Молодёжь,молодёжь... Учишь вас, учишь... А рассказала зря: все теперь всё про тебя знают. Будут думать, что с тобой всё, понимаешь, ВСЁ можно! У нас городишко маленький. Проходу не дадут, пальцами тыкать будут – и правильно. Думай теперь, как с такой стыдобой жить на свете. Всех опозорила. Ты это понимаешь? - Наденька, дочка… Как же это, Петенька?.. Что ж теперь… Если б мама не заплакала в передник, если б она не стала вдруг такой неверящей и беспомощной... Если б отец продолжал быть весёлым добрым и заботливым, пусть бы даже, как и раньше, ревнивым к соседским пацанам… Если бы… Но в тот день всё было именно так. Надя подняла глаза, посмотрела на такие дорогие недавно лица, поняла, что теперь навеки и всегда ЭТО будет стоять между ними и, даже простив друг друга, они ничего не забудут и не станут снова такими родными. С холодной отрешённостью она подумала: «Повешусь к чёртовой матери… Если даже они не верят…» И внезапно вздрогнула: папины глаза смотрели на неё не так, не как всегда и даже не как минуту назад, не по-отцовски. Так же смотрел тот мужик, из парка – прицельно, жгуче, с каким-то злым и в то же время мальчишеским запалом. Как будто в догонялки играли. Как будто ему, сверх стыда и сочувствия, прежде всего интересно, что же там, в парке, было на самом деле, и какая она на самом деле, теперь, его дочь? - Что пялишься, курица? – покраснел и визгливо выкрикнул отец. – Бесстыжая! И тут Надя неожиданно для себя ухмыльнулась – вон оно что! - встала, выпрямилась и заговорила: - А ты, папочка, оказывается, мужик… Как все, понимаешь? Му-жик... Значит его – ты понять можешь, а мне – верить отказываешься? А ведь ты же мной гордиться должен, папуля! Я же не сдрейфила, победила, а ты… Запомни, - её голос сорвался и зазвенел -Надя! – ахнула мать. – Ты говоришь с отцом! – но Надя даже не повернулась. - Запомни, - продолжила она, - я повторять не буду. Я ни-ког-да не буду стыдиться того, в чём я не виновата. И ни-ког-да не пойду вешаться из-за идиота, которому некому было сунуть. Я вам – не Снегурочка. Не Катерина. Не летаю, так как птицы. Я взрослый человек и свои проблемы решу сама. Ясно? А вы не лезьте и думайте, что хотите. И обсуждайте – с кем хотите. Я буду жить. Опозоренная. И нормально буду жить. Вешайтесь, если нравится. Мать перестала плакать. Отец не ответил и отвел глаза. Никогда ещё в их доме не было такой абсолютной тишины и такого взрослого одиночества.

Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/17541.html