2009-10-09 : Maksim Usachov : Паштет с кровью (3 часть)

3 Расцеловавшись, они вошли в дом. Жена, Зинаида Павловна, привычно суетилась вокруг, создавая домашний уют радостным кряхтением, в который хотелось окунуться с головой, да забыться. Доктор любил жену. Всегда. Любил легкую, маленькую, худенькую девочку, привезенную по расстрельной статье. Любил погрузневшую после беременности женщину с мешками под глазами. И сейчас, несмотря на каждодневные живительные кровяные маски, постаревшую, и как-то неожиданно поглупевшую и растратившую свою былую проницательность. Он любил каждую её реинкарнацию, каждый жест, каждое завихрение её мыслей. Доктор никогда не пытался понять, почему же он любит. Будучи по воспитанию закоренелым атеистом, где-то в глубине подсознания он держался за тонкую ниточку, на конце которой, словно воздушный шарик, рвалась ввысь вера. Они прошли в столовую. Сияла белая скатерть, в ней тонула белая посуда, блестели, словно экзотические рыбки, серебреные приборы, а наверху, над всем этим великолепным аквариумом, парила огромной синей мухой лампа. Расселись. В соседней комнате гундосила радиоточка, где-то чавкала грязь, а где-то совсем далеко задорным матерком переругивались мужики, которым вторили их зычные бабы. – Супчик кровавый Савушка, и котлетки из кровавой гущи, и кашку из плесени в крови сваренная, – огласила меню, Зинаида Павловна. – Ты просто волшебница, дорогая. Я всего по чуть-чуть, – проговорил доктор. – Лизонька, у тебя опять нет аппетита? –Нет, маменька. Почему-то нет, я только котлетку одну возьму, – улыбнулась дочку. – Уж очень они у тебя вкусные получаются. Жена на простую лесть дочки не купилась, но уговаривать не стала, только головой покачала. Поначалу кушали молча, доктор с женой увлеченно ловили в мутной бордовой жидкости разноцветные кусочки грибков, Лизонька же медленно разламывала кровяной биточек, мяла его вилкой и мечтала о чем-то своем. Молчание и в обычную трапезу раздражало доктора, казалось чем-то неестественным и обидным, будто за столом собрались люди не близкие, а совершенно чужие друг другу. Или даже хуже того: люди, пораженные в самое сердце какой-то ужасной обидой. В его представление над обеденным столом должна литься неспешная беседа. А сейчас, кода его жег изнутри страх, молчать было вообще нестерпимо. – В столицу хотел бы наведаться… – произнес он осторожно. – Давно не был, и не то чтобы скучаю, но хочется заглянуть в гости юности. Может и к Захару зайду. Брат как никак. Жена его сразу нахмурилась. Родня доктора её совершенно не воспринимала, считая их брак мезальянсом, глупостью и ужасной пошлостью. А как их раздражало, когда Савелий Иванович заводил разговор о любви, единения душ, полной психологической совместимости и, тогда еще звонким голосом, громко декламировал Блока. А счастливое лицо стоявшей рядом бывшей осужденной, никогда не реабилитированной, женщины без роду и племени, с огромными белыми пятнами в темной биографии, просто бесило. Зинаида Павловна и тогда не любила обострять, предпочитая молча сносить косые взгляды и шипение в спину, а сейчас уж тем более не стала бы перечить мужу, только спросила: – Может ты вместе с Лизонькой поедешь? А я тут побуду, на хозяйстве? – Маменька! – воскликнула дочка. – Ну что ты! Это же столица! Там должно быть интересно. В кино сходим. – В театр! – поддержал Лизу доктор. – Я попрошу купить контрамарочку на что-то приличное. – В театр я не хочу, – надула губки дочка. – Почему? – удивился доктор. – Это же скучно, – произнесла, пожав плечами, Лиза, произнесла с таким видом, будто в который раз повторяет своим родителя азбучную истину, а те опять и опять отказывались её разуметь. – Почему же скучно? – еще больше поразился доктор. – Ну, что может интересного в театре? Так же никакого действия! Заспиртованная сцена, актеры, как бактерии, носятся по ней, пока окончательно не увязнут в мертвых декорациях. И вообще театр это сплошная говорильня. Никакой реалестичности… – Э… кхм… интересный взгляд, – пробормотал доктор. – Чем же театр отличается от кинематографа в таком случае? На самом деле доктор и сам не очень любил театр. Вернее совсем не любил. Но настолько он слился в его памяти со столичной жизнью, яркими фонарями и широкими проспектами, что и самому себе не смог бы признаться, что с детства воспринимал только кино, а театр всегда казался всего лишь какой-то странной абстракцией. О, безусловно, он был театралом. Выписывал журналы, читал газеты, следил за премьерами. Как только прогресс шагнул вперед навстречу человеку и видеомагнитофоны стали доступны коллеги стали привозить ему кассеты с постановками. А со времен появления в этом мире интернета, доктор даже научился скачивать их самостоятельно. Вот только театралом он был каким-то выдуманным. – Папенька! Ну что ты! Как можно их даже сравнивать? Ты же смотрел со мной «Властелин колец»? Как можно такое сделать в театре? – Это все сказки? Больная фантазия, не более того, – раздраженно произнес доктор. – Театр это реальность. А ты вновь с головой уходишь в выдуманные миры, забывая что вокруг, в этом мире не место для иллюзий… – Папенька, ну что такого плохого в других мирах? Что такого страшного? Мои миры не В голосе Лизы звякнула обиды. Тоненько, почти и не слышно для постороннего. Но доктор тут же уловил отголосок обиды и кротко посмотрел на неё. «Глупенькая! – подумал он. – Это для твоей же пользы! Нельзя в этом мире оставаться романтиком, нельзя погружаться в мечты так глубоко. Или погружение закончиться омутом, или вынырнешь в каком-то кошмаре». Он почувствовал взгляд жены, посмотрел на неё и уже совершенно спокойно произнес: – Ничего такого уж страшного в фантазиях нет, – да-да, доктор не раздумывая покривил душой, только чтобы не обидеть дочь. – Это всего лишь бесполезно. Ну, Лизонька, ты же взрослая девочка. Ну, что такого удивительного будет в том, что в каком-то другом мире на небесном теле волосы будут расти не черные, а рыжие? Что изменится для людей, живущих на нем? Для других букашек? Это не более чем декорация. Дочка только плечами пожала. Молча и не возразила, но почувствовал доктор, что сдержалась только из упрямства. – Милая, отец только добра тебе желает. Ты же дитё дитём еще, – неожиданно поддержала доктора молчавшая до сих пор жена. – Я понимаю, маменька, что папенька только от сердца своего доброго словами воспитывает, другой бы уже на колена положил… – Мы же не мужики какие-то, – воскликнул недовольно доктор. – Это совершенно неприемлемые методы! – Папенька, я понимаю, понимаю, – произнесла Лиза и по левой щеке медленно заскользила слезинка. – Но и вы поймите меня! Прошу. Мне ведь и не другие миры нужны. Я бы сама туда ни нагой. Боязно мне. Ни в эльфах и ни в гоблинах дело, и не в волосах этих дурацких, пусть их хоть в фиолетовый выкрасят.( Мне хочется знать, что существует в этой вселенной места даже не столько параллельные нам, сколько перпендикулярные.) По щеке её заскользила вторая слеза. – Не плачь Лизонька, не надо, – забеспокоилась Зинаида Павловна, она встала, подошла к дочери и прижала к себе. – А хочешь, милая, я расскажу тебе свою сказку? – неожиданно спросил доктор. Он уже и сам был не рад, что вспомнил театр, столицу, фантазии. А ведь хотел только подготовить семью к поездке в столицу. Поездке с совершенно утилитарной целью – пристроить дочку в университет. – Как в детстве? – спросила дочь – Намного скучней. Когда я еще был совсем еще зеленным студентом, даже ни разу не выезжал на операции, на несколько курсов старше учился парень – Андрей Скляров. Парнем он был умным, любознательным, я бы даже сказал болезненно жадным до всего нового и необычного. Так вот как-то на представил он своему преподавателю реферат… Да какой там реферат! Целый научный труд. Вкратце суть его сводилась к выяснению, что произошло бы на нашем теле, если кровь у него была голубая… И не удивляйся, попутно он доказал теоретическую возможность этой крови. И знаешь что милая? – Что? – В теле, описанном Андреем, ничего от нашего ни убыло, ни приплыло. Как жили люди, так и жили бы себе, блох и вшей пасли да грибки выращивали, только под ногами текла бы у них кровь голубая, а не красная… – Мораль ясна… – начала дочь. – Сиди и не… В этот момент в столовую буквально ввалился Мишуня. В руке он держал трехлитровую банку с какой-то голубой жидкостью. Прибежал он прямо с кровезаготовок, с немытыми сапогами, оставляя за собой красные следы. – Куда по чистому полу в сапогах! – закричала моментально Зинаида Павловна. Но Мишуня даже внимание не обратил, он важно поставил банку на стол, прямо на белую скатерть, по которой тут же расползлось голубое пятно. – Вот, Савелий Иванович, – произнес он. Дышал он тяжело и громко словно проделал весь путь бегом. – Что вот? –Кровь… На анализы… Я побольше набрал. Как только поняли, что пошло, сразу в банку налили, чтобы для анализов, для опытов, для науки…

Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/16551.html