2009-09-10 : Maksim Usachov : Чрево нравственности
[Имя автора было скрыто первые сутки]

или история, произошедшая ровно через столько лет, сколько потребовалось, чтобы окончательно забыть, зачем она произошла Эпиграфы взяты из книги «Золотые россыпи» (мысли и афоризмы), сост. И. Б. Тумаркин. 1961 г. Одесса: Тех, кто может бросить меч И рабом в могилу лечь, Лучше вовремя отсечь. Пусть уйдут из строя. Роберт Бернс Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. К. Маркс. От туда же. В Институте Искусств ежегодный бал всегда заканчивался опытами. Для этих целей старшие научные сотрудники ловили по всему Большому городу бездомных собак и прочую живность, а младшие мыли и чистили главную аудиторию, обновляли надписи, особенно тщательно над дверьми: «Операционная лаборатория». Собственно опыты были гвоздем бала. То, что действительно выделяло его из множества других проводимых различными институтами. Ставило, если не выше всех остальных, то уж где-то в стороне от общей массы. Когда все уже было готово, в сопровождении свиты в лабораторию спустился директор Иванов, Иван Иванович. Для него это был уже двадцатый бал, своего рода юбилей, но волновался он точно также как и в первый раз. Все-таки директора были и будут, а бал с опытами – навсегда. Тут очень важно не посрамить науку и не опозорить Институт. Вот и бегал по институту Иван Иванович как ужаленный, а операционную буквально пропахал своим вниманием. – Иван Иванович! Иван Иванович! – услышал директор истошный вопль своего секретаря. Через минуту и сама Инночка влетела в лабораторию. – Иван Иванович! Кошмар! – Что такое? – спросил он грозно. – Кошмар Иван Иванович! Подлинный кошмар! Ужас! – продолжила верещать Инночка. – Да случилось что? – крикнул он. – В подвале прорвало трубу! Опять канализационную, – запричитала Инночка, – там… этого… ну просто море! Откуда-то возник завхоз, и, произнеся строго – «я разберусь» – и исчез, забрав двои младших сотрудников. Директор шумно выдохнул. – Инночка. Ну, сколько раз тебе говорить. Искусство не должно думать о низком. Что кушать, что пить, где ср… Ну ты же понимаешь. Об этом должен думать завхоз. А ты, каждый год... И всегда перед Балом. – Я, Иван Иванович, не совсем же дура, – гордо заявила Инночка, – Я почему в крик? Потому что подозрительно это все. Каждый год перед Опытами в подвале начинается непонятно что. Каждый год. Это все подозрительно! – Это все, потому что вы, Инночка, в подвал только раз в год спускаетесь, – ехидно встряла Степанида Сергеевна, первый зам Иван Ивановича, по научной, понятное дело, части, – Иначе бы вы знали, что трубу в подвале уж лет двести как прорвало, благо все, что оттуда вытекло в пещеры уходит. А вы прямо как в первый раз... Почаще в подвале бывайте. – Вот еще, – передернула плечами секретарша. – Делать мне больше нечего. – Дамы, дамы! Я вас очень прощу, давайте не будем разводить диспут, – всплеснув руками, воскликнул директор, – Мы же с вами не просто люди искусства, мы ученые, искусствоведы, у всех у нас за плечами диссертации со степенями. Дамы скривились, но спорить не стали. Иванов привычно сделал вид, что удовлетворен их реакцией и кивнул. – Ты принесла, Инночка? – спросил он секретаря. – Естественно! – важно произнесла она и щелкнула пальцем. Тотчас в двери вкатился робот, с огромной коробкой в грузовом отсеке. – Холст, кисти, краски? – уточнил Иван Иванович. – Конечно! И бумагу, и ручки, все! – Умничка! – произнес радостно директор и даже по голове погладил, от избытка чувств. – Значит можно все расставить и… Больше Иванов ничего сказать не успел. Распахнулись двери, выстрел и пуля разнесла голову Инночке. Иван Иванович вытер лицо, посмотрел на ладонь в непонятной гадости и упал в обморок. В лабораторию вошел подросток: в черном кожаном пальто, военных ботинках и с автоматической винтовкой системы Калашникова, модификации 2*** года с тремя лазерным прицелами, теплоуловителями и прочими наворотами. – Всем лежать! – крикунл он. Спорить никто не стал и все замерли на полу. – Ага! Вот так вам! – в крике террориста присутствующие успешно распознали истерику и постарались даже дышать пореже. Только завхоз, который прибежал на шум к полу нечего не уловил. Он только и успел что произнести: – Что у вас тут…– и пуля проделала огромную дырку в его животе. Он, громко хлюпнув в коридоре внутренностями, упал. – Ага!– радостно закричал подросток. – Э… Молодой человек, – прогундела в пол Степанида Сергеевна, – а что собственно произошло? Откуда такой экстремизм? Заместитель по научной части рисковала. Террорист вполне мог сначала выстрелить, а только потом ответить, но террорист оказался совсем наивным. – Я пришел за Шариком, - быстро признался он. Степанида Степановна приподняла голову и уперлась взглядом в обезглавленное тело секретарши. – Э… – только и выдавила она из себя. – Да. Верните моего Шарика и других собак, которых вы собираетесь… над которыми… над которыми вы собираетесь проводить свои мерзкие опыты. Все благоразумно промолчали, как-то само собой решив, что беседу лучше всего продолжить старшей по должности. Через несколько секунд Степанида Степановна наконец отвела взгляд от Инночки и спросила: – Э… За каким шариком, – в мыслях у неё все немного перепуталось, но даже в таком расстроенном состоянии она не могла и представить, что два человека погибли из-за какого-то воздушного… – За моей собакой! – крикнул подросток и выстрелил в спину лежащего у самой стенки теперь уже безвестного младшего научного сотрудника. – Вы метко стреляете, – задумчиво произнесла замдиректора. – Я тренировался, – ответил террорист. – Тебя… вас как зовут? – поинтересовалась Степанида Степановна. – Игорек, – честно дал ответ подросток, и немного смутившись собственной слабости, пристрелил еще одного младшего научного сотрудника. – Так вот, Игорек, – проговорила зам и забыв о самосохранении села на пол. – Так вот, у нас никак не мог оказаться твой Шарик. Регламент проведения опыта утвержден еще сто лет назад и строго предусматривает использование только бездомного материала. – Но мой Шарик пропал, – возразил Игорек. – А три года назад пропал мой Шарик. – Э. Он у тебя пропал два раза? – уточнила на всякий случай Степанида Степановна. – Это был другой Шарик. Первый, – объяснил террорист и убил еще одного лежащего на полу человека прямо около клеток с собаками, которое отреагировали на выстрел тихим скулежом. – Я нашел его потом. Без головы. И с биркой. А своего нового Шарика, я не стал отпускать просто так. В хвост я вставил маячок. И теперь я его нашел. – А если ты заберешь своего Шарика, ты покинешь стены этого института? – намекнула на счастливое (ну почти) разрешение истории заместитель. – Нет, вы должны отпустить всех собак, – свои требования Игорек подкрепил еще одним метким выстрелом, на этот раз лишившего жизни старшего научно сотрудника. И, подумав немного, добавил, – Это мое принципиальное условие. «Мог бы уже закончить младших», – мысленно пожалела о потере ценных кадров Степанида Степановна, а вслух произнесла: – Вы не совсем последовательны, молодой человек. – Возможно, – согласился террорист и еще раз нажал спусковой крючок. Раздался щелчок. Игорек спокойно достал запасную обойму. Заместитель оглянулась по сторонам, в надежде, что подчиненные бросятся на подростка. Все-таки если наваляться все сразу, пусть кто-то и погибнет… Но научный персонал тупо изучал пол, обтекая от страха непроизвольным мочеиспусканием. – Но я прав! – прозвучал выстрел. Степанида Степановна гордо встала. – И в чем же вы правы? В чем же вы правы, позвольте узнать! – в конце фразы она немного взвизгнула. – Нельзя убивать собак. Нельзя! – террорист выстрелил еще раз. Зам директора даже не оглянулась. – Нельзя, – согласилась спокойно она, но почти сразу же завелась, – Нельзя! Что прикажете людей убивать? – Зачем вообще кого-нибудь убивать? – спросил Игорек и тут же застрелил еще одного сотрудника. – Не убивать? А вы в курсе, что искусство умерло? Погибло! Истлело! Нет его, оно исчезло, выродилось в эпигонство, – Степанида Степановна злилась, – Мы единственные кто видит это! Мы искусствоведы. Хранители эстетики прошлого, творческого стержня прошедших веков. Сейчас, когда бесконечная череда римейков и повторов, цитат и плагиата, заполонила мир отравой, большая часть творцов переписывает искусство двухсотлетней давности. Хорошо, если имена героев меняют. Музыканты играют Моцарта и Биттлз, . Художники соревнуется, кто наиболее точно скопирует «Мона Лизу». И знаете почему? – И знать не хочу, – сказал Игорек и застрелил кого-то, Степанида Степановна в запале даже внимания не обратила. – Потому что мы утратили желание творить. Творить по-настоящему, создавать из ничего прекрасное. Нас тянет только жрать искусство, переваривать его и… – Из-за этого должны пострадать невинные собаки? – после этих слов террориста не повезло еще одному ученному. – Да нет же! Дело не в убийстве! Дело в творчестве. Мы даем авторам яркие впечатления, возможность пережить нечто такое, чего они никогда не смогут увидеть в реальной жизни. Даем им новые чувства. Смерть бедных собак – для художников, поэтов и музыкантов лучший стимул творчества. – Я не хочу таких стимулов, – Игорек посмотрел по сторонам. Ему показалось, что что-то сейчас он делает неправильно. Но что именно? «Наверное, надо было убивать в каком-то порядке, – подумал он, – а так какой-то хаос получается». После этого он выстрелил в сторону стеллажей, пуля прервала жизнь еще одного ученного. Она просвистела совсем рядом со Степанидой Степановной, но та так увлеклась лекцией, что не обратила на это внимание. – Этот стимул необходим нашему больному обществу. Да, это жестокость, но иногда надо пожертвовать малым. – Я не хочу, чтобы чем-то, а главное кем-то жертвовали! – закричал подросток и выстрелил. – Ты идеалист, – со скорбью произнесла замдиректора. – Не хочу, – закричал опять Игорек и выстрелил. – Не хочу! – и выстрелил. – Но… – Не хочу! – раздался еще один выстрел. – Пойми же! Это очень важно! Мы накачиваем творцов эмоциями, заставляем их видеть! В момент смерти возрождается человеческое искусство, а значит и цивилизация! – Это идиотизм, – спокойно произнес Игорек. – Это единственный шанс, – тоже успокоилась Степанида Степановна. «А где же выстрел» – пронеслось у неё в голове. Она оглянулась. – Все закончились, – сказал террорист. Степанида Степановна посмотрела на него и кивнула. – Ты должен понять, – проговорила она медленно. Но Игорь ничего понимать не хотел. Вместо этого он выстрелил в заместителя директора. Специальная мягкая, усиленная сплавом из тяжелых металлов, пуля вошла в Степаниду Степановну чуть правее сердца и, разворотив по дороге позвоночник, изменила свою траекторию, чтобы, повинуясь какой-то не разгаданной ни наукой, ни искусством, закономерности, точно попасть в глаз поскуливающего пса. Женщина повалилась на пол. Вслед за ней на пол клетки упал пес. Игорек посмотрел на него. – Шарик? – спросил Игорек и подошел ближе, – Шарик… Естественно он застрелился. Но перед тем как нажать спусковой крючок он посмотрел вокруг и подошел к телу замдиректора. Из-за какого-то неясного ему самому порыва он наступил на неё правой нагой и продекламировал: – Мой гнев прошел. Я скорбью потрясен. Пусть труп его поднимут. Греми сильней печальный барабан! Склонитесь до земли штыки винтовок! Покойся с миром Кориолан… И только после этой маловразумительной фразы забрызгал своими мозгами те немногие оставшиеся чистыми участки пола в лаборатории. После этого выстрела Иван Иванович Иванов тихонько встал. В суматохе о нем как-то все позабыли, чему он был несказанно рад и весь светился самодовольством. – Если это были бы твои стихи, эксперимент можно было бы считать успешным, – строго произнес он, – а так… Тут уж точно должна была последовать речь с важными словами и умными мыслями, но канализация, которая год за годом протекала в подвале, наконец, завершила процесс и пол под Ивановым неожиданно провалился. Вся композиция, вся драма, все эмоции и весь институт во главе с его директором скрылись в подводном океане дерьма.

Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/16367.html