Тепловоз logo ТЕПЛОВОЗ.COM


2009-02-09 : mercurianka : Ловушка + гоблиновский перевод.


Ловушка


Семеновна протянула сморщенную лапку и забрала с прилавка желтый пакет. Мягкий сыр, немного квашеной капусты, кефир и «Докторская». Грамм двести. Такую роскошь она позволяла себе, как правило, раз в месяц, - на следующий день после того, как почтальон приносил ей домой какие-то странные деньги. Он называл их пенсией. Что такое пенсия, Семеновна забыла еще, наверное, лет двести назад. Но деньги приносили регулярно, и спустя лет десять с того момента, как это произошло впервые, она позволяла себе их потихоньку тратить.

Семеновна вышла из магазина, и яркое солнце ударило ее в подслеповатые глаза. Древние панталоны канувшей в небытие Житомирской трикотажной фабрики давно уже расползались по швам, но, тем не менее, парили немилосердно. По узким улицам, привычно скрываясь от шума толпы, она добралась домой, сняла мягкие войлочные туфли и устало присела в дырявое кресло.

Одышка. Что такое одышка, Семеновна учила еще в институте. Когда это было?... Вспоминать снова вещи и явления, ненужные и лишенные всякого смысла для того, кто на веки вечные обречен на сосуществование с ними, было мучительно и даже как-то глупо. Но Семеновна читала лет сто назад в древней книге, написанной каким-то Карлосом Кастанедой, что именно вспоминание прошлого опыта может вернуть человеку утраченную им свободу духа. Или дать ее тому, кто никогда в жизни ею не обладал. Так что овчинка стоила выделки, и Семеновна, привычно забыв о том, что в пакете парятся мягкий сыр, квашеная капуста, кефир и двести грамм «Докторской», воинственно ринулась во вспоминание…

…Свой первый приступ стенокардии она испытала, когда ей было, кажется, лет двадцать. На семинаре по фармакологии. Как назывался ее институт, и чему там учили, вспомнить было уже практически невозможно, так что она оставила это бессмысленное занятие. И смирилась с тем, что хорошо хоть то, что она помнит о семинаре по фармакологии.

Преподаватель рассказывал о коронарорасширяющих препаратах. Перед этим он говорил о клинике сердечной жабы, красочно описав симптомы, - короткая давящая боль в груди, с иррадиацией под лопатку и в левую руку. Об одышке, ощущении нехватки воздуха, бледности и головокружении. Семеновна, тогда еще очень молоденькая и красивая, в высоком белом колпаке и накрахмаленном халате, внезапно схватилась за сердце. Никто тогда не расценил ее движения как проявление клиники стенокардии. И Семеновна получила сногсшибательную возможность узнать, что на самом деле чувствуют те люди, которых она будет лечить. Боль мощно сдавила когтистыми руками ее сердце, левая рука отнялась, и Семеновна стала задыхаться. Под лопаткой образовалась рана, губы посинели, и она тихо застонала.

Преподаватель странно посмотрел на нее и, сделав словно приглашающий жест рукой, объявил студенческой аудитории о том, что, мол, вот вам господа, классический пример истерической стенокардии. Семеновна тогда обиделась, но каких-то вонючих капель ей все же накапали, и боль ушла…

Хомяк схватился могучими лапами за металлические прутья клетки и мощно ее затряс. Металлический звон достиг старческих ушей Семеновны, и она медленно вернулась из далекого яркого прошлого в свою маленькую, захламленную каморку.

Судя по эффекту, полезность данного вспоминания была приближена к нулю. Семеновна вздохнула и, шаркая, подошла к клетке с хомяком. Тот вытаращился на нее своими бусинками, посмотрел минутку, а потом, словно ее никогда тут и не существовало, снова занялся своей вечной проблемой освобождения хомяка из рабства.

Странно вообще это все получилось. Допустим, случай с Семеновной, при известном допущении, мог бы был быть вполне понятно объяснен. Ну, забыла женщина лет сто восемьдесят – двести назад умереть. Забыла – и все тут, как забывают многие получить белье из прачечной, или как забывают жаркое на плите. Или как забывают родителей в престарелом доме, как полупрезрительно называла его про себя Семеновна еще тогда, когда помнила, что это такое. Но как мог забыть умереть хомяк? Вот эта маленькая тупоголовая трехногая зверушка? Семеновна не помнила уже, при каких обстоятельствах он лишился ноги, - кажется, в то время у нее еще была дочь, и она даже ходила на какую-то работу, и у нее был какой-то муж…

Сколько у нее вообще было мужей?... Вспомнить было трудно, и Семеновна опять занялась вспоминанием…

Странно, но в голову упорно приходила цифра 160. Что такое 160 – Семеновна не знала и даже не представляла. Вряд ли бы ей позволили выйти замуж 160 раз. Может, у нее было 160 любовников? Семеновна хихикнула и, хрюкнув от удовольствия, представила себе какое-то воинское подразделение (какое именно, она не знала), членами которого были не люди-мужчины, а разнообразные, разнокалиберные Х. Тоненькие и толстые, короткие и длинные, темные и совсем светлые, они были построены в шеренгу по два. Из-под фуражек торчали кокетливые чубчики разных мастей, - гладкие черные, кудрявые рыжие, волнистые русые. Х мило улыбались, подмигивали ей, приплясывали на месте и выполняли строевые команды по типу «равняйсь, смирно». Равнялись они на Семеновну, а она пожимала худенькими плечиками и небрежно говорила им «вольно».

Нет, 160 – это не мужья. Надо-таки вспомнить, кто были у нее мужья.

Семеновна тяжело поднялась с кресла и стала разбирать свой желтый пакетик. Налила в щербатую чашку кефира, задумчиво надпила, посмотрела в окно. Под ее балконом снова стояла толпа людей. Последние несколько десятков лет экскурсии под ее окнами перестали быть редкостью. Она даже слышала, как гордо говорили экскурсоводы приезжим туристам нечто вроде: «А здесь, в этом доме проживает самая значительная достопримечательность нашего города, - женщина, которая забыла умереть». Как правило, Семеновна морщилась и отходила от окна, не желая участвовать в этой комедии, которая для нее самой была драмой всей ее жизни.

Семеновна смутно подозревала о том, что неспроста она вот так вот не может, наконец, отбросить коньки и отдохнуть в давно приготовленном ею гробу, уже несколько десятилетий пылившемся на чердаке. Что-то важное, что-то очень нужное забыла она сделать на этом свете. Но что именно – вспомнить она так и не могла. Для того и занялась она лет пятьдесят назад этими самыми вспоминаниями, чтобы вспомнить, наконец, что же все-таки держит ее в этой жизни. Жизни, в которой уже нет ни детей, ни любимых друзей, где все бывшие любовники шеренгой стоят перед ее мысленным взором в виде пошлых Х в офицерских фуражках. В жизни, где единственной ее радостью могут быть двести грамм «Докторской» и полкило квашеной капусты в месяц.

Может, она забыла кому-то отомстить? Или вернуть взятые в долг деньги? Или сказать что-то очень важное кому-то, кто закрыл своей властью для нее дорогу в другой мир?... Семеновна не знала, а рассуждать логически она разучилась еще до того, как ее оставили последние следы ее памяти. Может, она забыла чье-то имя? Или устроила грандиозную подлость? А может, он просто забыла представить себе, как это – умирать? Потому что не знала, или не хотела знать, или боялась вообще знать, как это – умереть? Оставить в этом мире все, все начатые и незаконченные дела, все планы, все воспоминания. Возможно, она для того и потеряла свою память, - чтобы, не имея возможности составить список тех дел, которые суждено бросить незавершенными, просто однажды не проснувшись. И для того она и забыла все на этом свете, чтобы не знать, что она должна сделать для того, чтобы подвести итоги своей жизни.

И этот нехитрый, шитый белыми нитками механизм стал для нее ловушкой. Лабиринтом, выбраться из которого можно было бы, лишь вспомнив все. Но как вспомнить, имея в своем распоряжении лишь пораженные старческим атеросклерозом сосуды головного мозга? Как вспомнить, - когда давно атрофировались клетки памяти? Как умереть, - если закрыта дорога, если выброшен ключ в тот мир, где ее приняли бы еще лет двести назад, не обеспечь она себе, с присущей ей хитростью, такую защиту, преодолеть которую теперь вовсе невозможно?...

Семеновна знала, как на самом деле она устала жить. Как устала таскать по одной и той же дороге, из года в год, свои старые ноги, - в магазин за колбасой и кефиром. Как устала она видеть одно и то же. Прослеживать из десятилетия в десятилетие одни и те же закономерности развития общества, - когда новые люди все думали, что вот они, наконец, нашли новый путь к вселенскому счастью, - и набивали себе одни и те же шишки. Как скучно и муторно было ей знать, что каждое новое утро принесет ей все те же старые, давно уже прожитые ощущения. Заводной пластиковой куклой ощущала себя Семеновна, - и старалась, старалась вспомнить! Обрести ту самую свободу духа, которую обещал какой-то Карлос Кастанеда, если проделать комплекс глупых, бессмысленных упражнений по вспоминанию прошлого.

Семеновн давно уже убедилась в их неэффективности. Но делать ей больше было нечего. Да и лучше иметь хоть какую-то надежду, - чем не иметь никакой!
Семеновна разделась и улеглась на ветхие простыни. Сегодня ночью она будет вспоминать имя своего последнего, и, кажется, самого любимого, мужа.

За окном медленно поднимался сиреневый рассвет.



Гоблиновський перевод твору «Ловушка».

Сємьоновна і лікарська ковбаса.


Наглоє пихате мурло з намальованою мармизою виложило пєрєд Сємьоновной целофановий пакєт з квашеною капутою, якимось жовтим м’яким лайном з гордим названієм «Сир Расійській» і ковбасою «Лікарська». «Хуйяссє»… проізвєла подсчєт Сємьоновна і достала із грязно-блакитних панталон Жидомирської трикотажної фабрікі чудернацькі бумажки під кодовим названієм «пенсія»…

Шо таке «пенсія», і нахуя она ваще нужна, Сємьоновна ні знала… А може, ні пам’ятала…

Случілось це дуже давно. Ще тоді, коли у Сімєновни був чоловік тіпа муж, дочка тіпа дочь і тварюка з розумними очима тіпа кот. Що саме случілось, Сємьоновна теж не пам’ятала. Можливо то була просто примара, а можливо все це вигадав трьохногий ховрачьок, що вже років з двісті неначе скаженний гриз міталічєскіє прутікі родної клітки на сємоновской кухнє…

«Згадати… потрібно просто згадати…», неначе мантру бубніла під видайущійся нос Сємьонівна. Але що саме потрібно згадати, Сємьонівна теж не пам’ятала…

160
Ця цифра, як хуй зранку, стояла у Сємьонівни перед очима. Можливо, це було саме в совєцько-фінську компанію тищадевятьсот тридцять дев’ятого року, коли молода лейтенант медичної служби відрізала рівно 160 обморожених членів бійців доблесної РККА?
А можливо це пеня за незадекларовану суму в 30 сребренників, що Сємьоновна отримала ще в 33 році від Р.Х.?...
Хуй його зна.

За вікном почався якийсь незрозумілий галас. Сємьоновна вийшла на балкон.
«Сємьоновна!» - гаркнула очкаста екскурсоводша. «Га?» - відповіла Сємьоновна. «ГИ» - удівілісь інтурісти мєсной достопрімічатєльності і пішли далі, любовацца нів’єбенним красоти пійзажем, що відкривався з верхньої сходинки Потьомкінськой лєстніци.

Сємьонівна вірнулась в комнату, сіла на продавлену канапу і включила старенький тілівізор «Горізонт».
Вона точьно знала, що через декілька хвилин, почнеться її любимий хвільм рєжісьора Карлоса Кастанеди, в якому губірнатор Каліхворнії буде намагатись ВСПОМНІТЬ ВСЬО. Вона так і ніразу не додивилась до кінця це кіно вічно засипаючи на крилатій фразі: «Айбібек» і просипаючись лише в наступному столітті…
........

Сємьонівна проснулась. Виключила телевізора, натягла на волохату дупу грязно-блакитні панталони Жидомирської трикотажної фабрики і попленталась в сільпо за дозою лікарської ковбаси. Сусідські виблядки, прогуліющіє школу, шепотіли їй в спину з важним виглядом: «О, диви-диви, ось ця чювіха, що забула сказати наркотикам «НЄТ!»»


Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/14994.html