2008-11-03 : Ниловна : запретные темы

У Глашеньки ацетон, поэтому ей нельзя ничего есть. Только сухарики. Откуда мог взяться ацетон? Мы не понимаем... Полтора часа я внимательно слушаю приятную женщину, рассказывающую мне истории про Глашеньку. Сначала я приняла её за гламурную няню, но потом оказалось, что это всё-таки бабушка. Глашенька в прошлом году уже занималась эстрадным пением и даже выступала на концерте, получилось неплохо. Занималась в изостудии при музее Радищева. Теперь вот ходит в школе на хореографию и сюда, в детский музыкальный театр клуба Волжанка. Это большая нагрузка, ведь девочка только что пошла в первый класс и вот, пожалуйста, откуда-то взялся ацетон. За полтора часа я милостиво посвящена во все сложности семейных конфликтов с той бабушкой. Пока эта дружелюбная бабушка всё лето жила с Глашенькой на даче и учила с ней наизусть стихотворения, та бабушка осенью навела поистине бенкендорфскую цензуру. Из стихотворения “буря мглою небо кроет” вымарана строфа “выпьем добрая подружка”. А прекрасное, невиннейшее стихотворение Ахматовой “ умер вчера сероглазый король” та бабушка и вовсе запретила рассказывать вслух. Темы смерти, жестокости и алкоголя в Глашенькиной семье под запретом. Меня начинает терзать чувство вины. Я конечно не идиотка, и не стала рассказывать о том, что вся стенка над моим столом увешена картинками “страшной смерти”, одна и та же фигура в балахоне с косой, только в разных колористических решениях. И записку на обороте листочка с домашним заданием “убейте меня пажалуста потпесь павел”, я тоже никому не покажу. Может быть стоит поговорить с школьным психологом? А вчера, как назло, я перед сном целый час читала рассказы Пантелеева, и все дружно смеялись, даже здоровый 13-летний лоб хихикал и просил ещё. Кто виноват, что самым последним оказался рассказ про умирающую в блокадном Ленинграде девочку Маринку, которая собиралась укусить немца. Не знаю почему современные подонки так носятся с Бёрждесом и Борисом Вианом, они наверное Лёньку Пантелеева не читали. Глашеньку рассмотреть мне так и не удалось, потому что Пашка потребовал, чтобы я немедленно прослушала партию Суховея из детской оперы про жизнь фруктовых деревьев. - бу-бу-бу БУ-БУ-БУ! - пел он и выделывал какие-то замысловатые па-де-де. - Пашка, - сказала я, когда мы вышли на улицу, - а чего ты мне всё смерть рисуешь? Нарисуй мне жизнь. - Не хочется. - А что так? Не знаешь что рисовать? Не понял ещё какая жизнь? - Да знаю я всё, ангелочки всякие и цветочки. Не хочу. - Боишься, что не получится красиво? Думаешь смерть легче рисовать потому что она страшная? А жизнь нужно уметь красиво рисовать? Пашка кивает, идёт молча. Я начинаю его подбадривать. - Мама, - вдруг спрашивает он, - скажи, а я правда умру? Вот тебе, бабушка, и выпьем добрая подружка. Приехали. До дома ещё далеко и ничего интересного на улице не происходит, ни аварий, ни драк, ни фейерверков. Прямо какая-то торжественная тишина в сгустившихся сумерках. - Да, Паша, когда-нибудь умрёшь, лет через сто. - А это когда? - Считай. Тебя в школе что, считать не учат? Вот тебе сейчас семь лет, ну и начинай считать с семи. - Восемь, девять, десять, одиннадцать... На восьмом десятке мы входим в дом и забываем о чём считали. Надо же и для бабушки исполнить партию Суховея, безжалостно иссушающего Грушу, Яблоньку и Сливку. Перед ужином, к фигурам в балахонах добавляется листочек с букетом цветиков-семицветиков. Цветы в голубой вазочке, вазочка на разноцветной скатерти, вверху надпись “ето падарок тебе мама от паши”. Я поправляю одеяло и целую его в щёчку, Пашка обхватывает меня за шею рукой и шепчет: - Мам, а ты тоже умрёшь? - Дурак ты, Пашка, я буду жить вечно. Спи.

Оригинал текста - http://teplovoz.com/creo/14364.html