3:45 я проснулся от жары и желания сломать чью-нибудь шею, что за зимы - без отопления жарко. Полная луна освещала город, переполненный слякотью и Новым Годом. На улице свежо и полная луна, как будто смотрит на меня, а ведь там еще и лунный заяц, небось, сидит и толчет в ступе порошок бессмертия, душевные люди эти бессмертные, я тоже не прочь нюхнуть, хотя дурь лучше. А наблюдая за единственным спутником земли, замечая его перемещение, начинаешь физически чувствовать влияние отблесков света солнца, понимаешь семейство волчьих, не то чтобы хочется выть, но нестерпимое желание сделать что-то – заставляет думать. А лучше написать о студенте юристе попавшему в плен бытия и не знающего как справиться с жизнью навалившейся на него, когда он попал в плен к радикальным украинским националистам, готовыми выжечь у тебя на лбу – «москаль».
Сколько еще неудач понадобиться впечатать в мое самолюбие, чтоб оно унялось и признало, что писателем мне не стать, надеюсь что много, лучше уж куча провалов, чем пустые мечты о попытках.
Уже через пару часов Киев проснется и превратится в предновогодний муравейник, а все для того, чтобы нажраться до отвала, напиться и не спать пол ночи.
У меня запланирована поездка на встречу со смертью, я боюсь, ненавижу и понимаю смерть, оттого я стараюсь назначать ей свидания почаще, чтоб каждый раз, когда она не является, глумиться над ее трусостью. В очередной раз я ехал к старушке, не зная, жива она, или нет. Но я подготовлен, накурившись крепкого гашика, я сажусь прогревать тачку, этот маленький милый монстр, похож на меня - неказист, но пробьется через любые препятствия. Поначалу я еду спокойно и тут меня накрывает жажда скорости, по мокрой зимней дороге то и дело гололед, но я выжимаю 80, буду доводить до 100. И тут меня снова накрывает - непреодолимое желание записать свежую мысль для книги, но оторваться от дороги я тоже не могу, а дурь наполняет мое сознание образами, соотносящимися с чувствами, что меня охватили: кайф от опасности езды на такой скорости по такой дороге, кайф от дури, которая убеждает меня, что в смерти нет ничего страшного… Но я не клюну на эту удочку, ведь я уже достал блокнот и ручку и умудряюсь писать, не сбрасывая скорость и почти не глядя, что я пишу - это голод мыслей, алчущих воплощения на бумаге, они хотят тело из чернил, но принимают форму слов и предложений, питаясь бумагой, которой обязаны жизни, почти все они обречены на тленный распад. Письменность этот форма паразитирования человека на бумаге, я вижу, как чернильное тело уничтожает целые фрагменты молекулярной структуры бумаги, как опухоль уничтожает человека, как я становлюсь опухолью, но от этого я спасаюсь в скорости, в риске перевернуться и слететь с дороги, чтоб никогда больше не выйти из машины самому.
Я приехал, и снова я не умер, и даже не пострадал, в очередной раз, я предложил смерти совместный оттяг, но она не пришла, у нее нет власти надо мной. Я столько раз стоял на краю и медленно спускался в бездну, что уже давно путешествую исключительно по ней, по привычке, применяя к окружающему меня пространству классическое видение, так ты не кажешься безумным торчком, но нельзя заигрываться и забывать, что бездна не только снаружи, но и внутри. А старушке совсем плохо, мне не жаль её - она все получила вовремя, а страдает оттого, что думала, будто с возрастом ничего не потеряет, а будет только копить. В свое время у нее было и дело, и уважение, и любовь, теперь лишь старость, жалость и одиночество, я не стану оскорблять ёё жалостью, когда она скажет, что хочет умереть, скажу, что чем дольше она будет это откладывать, тем больше она будет страдать. Ей не помочь, смерть уже рядом с ней, все время проверяет - как там старушка, не отважилась? - Ну и хорошо. Когда стоишь на краю и больше деваться не куда, лучше прыгнуть самому, так ты сможешь гордиться своей свободой, своей властью над собой в свои последние мгновения.
Но она не отважиться, слишком страшна бездна, а я не настаиваю, но жить, не желая того бессмысленно, другое дело, что никто не может желать этого по настоящему, а значит надо покончить не с самой жизнью, а с нежеланием жить. Вот мы и придумываем всякую чепуху, чтобы жить хотелось, такую как отношения с другими людьми, творчество, спорт, екстрим, наркотики, бери все, ничего, или что угодно на твой вкус, и мы покупаем свою жизнь у бездны, заполняя ёё этой чепухой, окружая себя ей как коконом, закрываясь от реальности.
Мы надеемся, что если встретить новый год так, то весь год тоже будет таким же, но вместо этого у нас один и тот же Новый Год каждый год.
Приехав в дом родителей, я уже отошел от дури и успокоился, на Новый Год можно и душкой побыть, все мне так говорят, но не за этим столом, где большую часть моей жизни процветало лицемерие этого праздника. Уже в четыре года я сам понял, что никакой не Дед Мороз мне приносит подарки, а родители, а гости, не прекрасные и интересные люди, а всего лишь, гады, пришедшие поесть и выпить, за чужой счет, ненавидящее нас за все хорошее, что у нас есть и обожающие, за все отвратительное, а родители не просто знают об этом и терпят, а сами такие и воспринимают это как должное и так же относящиеся к другим людям. Я нашел подарки в кладовке, родители пытались выкрутиться, но мне уже стало понятно, что никакого волшебства в этом празднике нет, а значит весь праздник лицемерие, поддерживаемое торгашами, ведь нету ничего выгодней для бизнеса, чем новогоднее настроение, люди скупают все и на цены смотрят постольку поскольку. Чуть повзрослев, мне показалось, что это можно изменить, что если я один стану Дед Морозом, хотя бы для всех близких, то и у мира появиться шанс на новогоднее чудо, но я разочаровался в своей мечте, меня принимали за сумасшедшего и идиота, и мне это нравилось, но когда люди привыкли ко мне и стали рассказывать мне, почему я идиот и сумасшедший, я не выдержал, я перестал потакать, желанию купить счастье на целый год, за слепое следование традициям праздника и желаю всем людям того же. |
