Какие красивые киевские памятники в таком тумане. Фантастически красивые. Они выступают из его белого молока, будто призраки с размытыми контурами, сияющими силуэтами. Неподвижно, задумчиво ... исходя из разорванного пространства времени, в этот мир. И даже звуки вечернего города какие-то особые, будто они совсем не нарушают тишину, а вплетаются в нее, становятся ее имманентным звучанием. Жаль, что я не художница. Хочется сохранить это все, как-нибудь по-особому, несколькими содержательными мазками, чтобы передать своеобразную красоту, ощущение печального счастья, желание крикнуть в улицу, нежно, протяжно, позвать кого-нибудь. Кого? Лучше сказать - Что?
То, что не дает кричать, не разрешает поймать это ощущение свободы, не бояться улиц и встреч ...
Как-то осенью, такой родной, любимой мною осенью, я на целых две недели решила, что свободна, в конце концов - свободна. Сама все тогда и придумала, где-то на границе реального желания, страха и галлюцинации. Меня будто сорвало в жизнь, из которой я так давно выпала, так давно, что уже успела забыть, что можно «быть» и по-другому. Мне хотелось побывать всюду, все догнать и всюду успеть. Улицы, театры, магазины, выставки, подруги, концерты, мужчины и снова улицы ... Пьянящая радость свободы. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Свободу оборвало на самом красивом месте. «ЧТО» оказалось все еще существующим.
Что, где, если, зачем, за что?
Давно, Боже, как это давно.
Туман.
Не помню.
Подобного тумана я не помню. Он светится из середины. Весь Киев светится.
Люди. Они гуляют, едут и возвращаются. Парами, группами, по одному. Счастливые и несчастные, невнимательные и обеспокоенные своими делами, рассуждающие или просто по инерции передвигающиеся в пространстве. Их почему-то хочется жалеть, и в то же время завидовать. Бессознательно, где-то в животе сожмется, будто стыдясь самой себя, зависть. Нет, не черная. Скорее наоборот, сплевываешь трижды на черного ангела за левым плечом, чтобы не сглазить чужой радости.
"Княгиня Ольга"… "Богдан Хмельницкий" - таким красивым при дневном свете он никогда не был. Туман наполнил его черный силуэт крылатой легкостью. Как у Жуковского « ночной всадник на ночном небе», ну, почти ночном, и почти на небе.
Но замерла я перед колокольней Святой Софьи. Она лежала на белой молочной подушке из воздуха, упираясь крестом в бездну. Сверху с воплем падала женщина ... А может наоборот «взлетала». А может, ничего и не было. Только моя болезнь. Маленькие ужасы, они живут даже там, где хорошо. Мне не дано расслабляться и не думать, не воображать и не бояться. Даже ночью, во сне, все мое всегда со мной.
И снова люди. Кто-то что-то сказал вслед. «Девушка, девушка». Наплевать, как во сне. Красивые вы мои и безобразные до убогости. Мужчины. Знали бы, как часто вас любят из жалости. И только в старости многие узнают о безнадежности собственных жен. Мне 24. А сколько раз от разных женщин я слышала эту все еще страшную для меня фразу: «любовь и брак это разные институции». Одна моя знакомая любила говорить: «не порть кофе сахаром, а любовь браком». Она реализовала мечту всех постсоветских женщин - вышла замуж за иностранца. Именно «всех». Наверное, все-таки, это единственный абсолют, который я себе позволю со спокойной совестью. В нем я даже больше уверенная, чем в смерти.
Ау. Кто-нибудь.
Запахи. Запахи. Запахи. Что может цвести в конце января. Ничего. Но вся Владимирская заполнилась этим запахом свежести и обещанием зеленого.
Стыдливо-детское желание убежать, смыться, укрыться. И еще более глупая мечта, что где-то лучше. Что где-то есть другой город, больше, а главное - другой. Где-то живет моя свобода. Но не здесь. Не в этом городе, маленьком, родном. Я люблю его на самом деле. Так же, как и жизнь. Сильно, настолько, что ненавижу. А для совместной жизни «до гроба» это слишком много. Так наверное всегда с любовью.
Туман - войти в него и выйти, пойти и возвратиться… |
