Выдавливал как-то я прыщи, сидя на скамейке на Тверском бульваре. Делать было нечего. Три часа дня. Тенистая аллея и я. Народу никого. Все на работе. Только редкие прохожие таращились с удивлением на моё занятие. Один жирный гнойник попался, я его шмяк, он лопнул. Брызги разлетелись во все стороны, а одна большая матня рухнула на проходящего неподалёку милиционера. К моему неожиданному удивлению и великой радости страж порядка продолжал осмотр предместий и не обнаружил жёлтые сгустки от гнойника у себя на кокарде. Я не удержался и закатился детским заливным смехом, подавая заразительный пример. Постовой развернулся, строго посмотрел на меня и пошагал далее, что меня возмутило ещё больше и я ему показал в след локтевой знак абсолютного посыла. Сижу дальше. Делать-то нечего. Отпуск мой закончится только через две недели, времени навалом, путешествовать я не люблю, книжки читать надоело, отдыхать тоже, вот и прихожу каждый день сюда, кроме выходных, чтобы уединиться и поразмыслить о былом.
Подходит ко мне блондинка, присаживается рядом и тихо просит прикурить. Она очень даже ничего и я узнаю в ней, какую-то очень знакомую личность из телевизора. Я наблюдаю её слезинки под огромными солнцезащитным линзами фирменных очков. Одета она довольно пристойно, даже слишком, я бы заметил – дорогая женщина. Я одолжил ей зажигалку и продолжал своё занятие. Девушке было настолько всё равно, что она даже не обратила внимание на уродца, который пьяным плюхнулся с правой стороны и захрапел уже через минуту. Это был иван бездомный, коих в моём городе уже десятки тысяч. Все они с разными судьбами, но такие все одинаковые если их выстроить в одну шеренгу. Одним словом – ущербные люди, павшие духом.
Я затаился и поиграл зеркальцем, смотря на нас троих в отражение. Потом я на мгновение представил, что наша лавочка поднимается вверх и летит куда-то прочь. Наша лавочка – это машина времени и мы уже сверлим потолок небосвода, рассекая пространство бренных лет своими, такими разными руками. Когда по сюжету моей фантазии мы должны были приземлиться где-то там, в 22 веке, я почему-то расстроился, бросил зеркальце и плюнул на асфальт. Зеркало не разбилось.
- Какие глупые птицы, эти воробьи, они мои слюни пьют – подумал я и мне так стало жалко себя, этих воробьев, эту красотку и всё будущее поколение. Какие же мы глупые и всеядные, кровожадные и доверчивые, пустячковые и безалаберные твари?! Что достанется им, что мы принесём им туда – три совершенно неготовых к завтрашнему дню человека:
Убогий я, эта прилежная девица и пропойца, опустившейся бомж. Скажут тоже - прилетели нежданно-негаданно, - а ждут ли они нас? После этих мыслей вслух резко потемнело, поднялся ветер и закапал, сначала меленько, без намёка на продолжение – августовский дождь. Прогремел гром и ливень ударил острыми стрелами капель нам троим в лицо. Улицы превратились в огромные лужи, а ручьи, журчащие мимо, казались обширным селевым неконтролируемым потоком, несущим остатки моих рассуждений в сточные люки захлебнувшихся канав.
Мы так и просидели, не шелохнувшись, как три тополя, как три изваяния, как три пленника, ничего не сказавшие, но наблюдающие за Вами, уважаемые потомки. |
