в иллюминаторах все городА, как пряники.
а, если открывать их пультом, то небо станет только твоим.
Слишком мало времени выдали нам тогда, чтобы проститься с Тобой по-человечески. Узнавалось Твое дыхание, угадывались Твои линии, Твои движения, их лица, подкорки и резвые марокканские апельсины. Пронеслось секундой наше с тобой полное двухсотлетие, и позвоночник не выдержал. Треснул. Надломился. Потекла его манная кашица…Посторонись!
Будет и другое время. Полное мне. Новое мне. Стану плыть над белыми потолками. А те, что внизу, начнут медленно крутиться вокруг моего механического солнца. Качельки. Часики. Неудержимые струящие чайники…Вот и узнала я тебя! Та самая! Добротная, дубовая ладья. Аминь. Подниму ее парус, и вмиг сорвутся в горах наши с тобой ватные, скулящие голоса. Помнишь? мне. Помнишь? Тебе. И, помните? вам. Кому каша с молоком, а кто сезонно и до самого конца.
Сами по себе. Они теперь лопаются. Вырываются изнутри, и остаются на рукавах. Как малиновый сок, как ночная джангловая текила. Никто не против теперь, никто и не за. Никому ничего и никогда больше. Мелькнула тут мысль: все это научно-орбитальный комплекс! Примерно так: жууууууу-уууу…Двадцатые Фрагменты Tapolskogo. Хотя, все же нет! Там, все по-другому. Там живое небо. Чайное оно, и вприкуску с хрустящими леденцами. Выше! Выше! Выше!
А ты не плачь, милый мой Чайковский! Ну не могут наши тени отражаться без нашего смеха!
Не привыкли они быть по-другому! А мы их, увы, так этому и не научили… |
