все: удар, предательство, боль, подножки,
все врезалось в память, въедалось в кожу.
упоенный злостью, набитый ложью,
ты следил за светлым, следил за божьим.
но услуги бога всегда медвежьи:
ты до старости числишься осторожным
там, где нужно быть верящим, слепо нежным.
ты устал до черта теперь и все же
о конце задумываешься все реже.
не нашел ни смысла, ни места. вкратце,
это не мешает тебе бороться,
это не мешает тебе цепляться.
в твоем внутреннем холокосте, на лобном месте,
и с ударом власти, уколом мести,
в каждой крошке нежности, нотке лести,
в каждой новой сласти, засохшей кости,
в вероломности, робости, страхе, злости,
в твоей жажде, алчности, в весе, в росте,
в людях всякой верности, всякой масти,
все в тебе пропитано интересом,
к этой жизни неискоренимой страстью.
а когда придет смерть, обделенная тактом,
и поставит не перед выбором - фактом,
утвержденным вынесенным ей вердиктом,
утвержденным подписанным ею актом,
и предложит там пулю или петлю
(никаких или-или и либо-либо),
улыбнешься как в детстве и "нет, спасибо,
я еще немножечко потерплю". |
