Сижу я, значит, как-то дома. Выходной, все дела. Кота покормил, бутылки вынес, сижу картошку чищу, жрать охота. Тут звонок в дверь. Открываю, на пороге Степаныч стоит, сосед мой.
- Игорёк, - спрашивает, - беленькую будешь?
- А то как же, - отвечаю. – Буду. Всё буду.
Степаныч тогда тихонько в мою квартиру просачивается, достаёт из внутреннего кармана маленькую столичной, садится.
- Никак один живёшь?
- Один, - говорю и ставлю на плиту казанок с картохами. Мы со Степанычем особо не общаемся. Иногда на площадке лестничной завидев друг друга, киваем зачем-то. А так почти не общаемся.
Степаныч, как Акопян какой-то, достаёт непонятно откуда банку огурцов, разливает. Выпиваем.
- А баба твоя где? – спрашивает Степаныч, заедая горькую огурцом, как полагается.
- Нету бабы, - говорю.
- Это как так? Вот я в твои годы, помню, - Степаныч кашляет в кулак, - только про баб и думал. Была у меня, значит, Лизавета. Отменная баба, любо вспомнить. Зрением малехо слабовата была, ноги колесом, но зато какие сиськи-то, по килограмму каждая! Раздавишь, значит, чекушку, как полагается, опрокинешь Лизку на спину, а сиськи по обеим сторонам свисают, как две мягкие груши. Возьмёшь по сиське в каждую руку, ну и того ее…
Степаныч помолчал, снова налил. Опрокинули.
- А помню Софья была у меня… Худая такая бабёнка, глазищи на пол-лица, губёшки как у карпа, зад куцонький… Не шибко она это дело любила, но бывало кваса выпьет и в штаны сама так и лезет, успевай тока юбки ей задирать…
Степаныч раскраснелся, пожевал огурец.
- Много их было, вот помню Катерина еще была, царствие ей небесное. Не баба, а мечта, ей-богу… Жениться хотел даже, да не сложилось. Тьфу, блять…
- Наливай, - говорю, - Степаныч… А чего не сложилось-то?
- Да трактор ее переехал…
- Ёханый бабай…
- Ага… Я ж это, чего пришёл-то? Катьку помянуть-то! Вот еще осталось малёхо, помянём.
- Помянём, - говорю. |
