Поезд будто бы разделил пространство надвое: здесь, внутри, было тепло, а шум был едва различимым. За стеклом, наверное, грохотали колеса, а дождь, такой противный даже со стороны, своими холодными пальцами мог дотянуться до самого сердца.
Где-то в коридоре ложки в стаканах с чаем бились о стекло. Удивительно, но лимонный запах чувствовался даже в купе. Буквы в книге прыгали из стороны в сторону, как будто в странном танце. Он отложил чтение и стал смотреть в окно.
Огромная черная туча, раскинувшаяся вдали, вяло тянулась из-за горизонта. Дождь был таким сильным, что лужи будто кипели – так в них бурлила вода. Было очень темно.
Станция. Он вышел на платформу, запахнул плащ и пошел в сторону моря: со станции можно было увидеть песок. Волосы совсем скоро пропитались водой, которая вскорости потекла и за воротник. Ему было холодно – руки, спрятанные в карманах, пустились мелкой дрожью.
На берегу не было ни души. Он сел на песок у самой воды. Книга, покоившаяся в кармане, превратилась в противную кашу: страницы слились воедино. Он положил ее рядом с собой. Обложка теряла цвет на глазах.
Море – довольно странно – было совершенно спокойным. Как же, наверное, здорово – иметь такую силу самообладания! Здесь, на берегу, могло происходить что угодно, да и небо – всемогущее небо! – не могло ничего поделать с царственно прекрасной морской водой.
Он поднял воротник, хотя жест этот был начисто лишен смысла: он и так промок до нитки. Туча нависла прямо над пляжем, укрыв весь свет темной стеной. Он поднялся и пошел в сторону станции.
В здании вокзала было чуть теплее. В аккомпанемент его шагам раздавался звук воды, с грохотом падающей на каменный пол. На станции не было, наверное, никого, кроме работников дороги, поэтому капли, срывавшиеся с плаща, безраздельно владели тишиной.
Он долго искал в кармане монетку.
Диск черного лакового телефона крутился с некоторой неохотой.
На песке растворялась L’amour fou. |