я придумал себе новую игру –
считать в темноте светлячков.
знаешь,
именно светлячков, а паучки не считаются.
когда будут гореть города,
когда плавить ноги будет асфальт,
я,
именно я,
буду тем, единственным, кто тихо скажет –
раз светлячок,
два светлячок,
три светлячок…
в слепое окно улетают мои города,
в чужую осень занесут меня поезда.
здесь не время любить,
здесь не время прощать,
ворочаюсь в мятой пижаме,
мне снится снег, живой, обжигающий снег…
пальцами в небо, крыльями в землю,
и качели по мозолям километрами вдаль, километрами в Рай.
а смерть все быстрее и жить все подлее.
обернулся – никого.
значит, меня уже продали, значит, время пришло,
и козыри мои здесь не причем,
и боги не станут танцевать рок-н-ролл…
и дальше,
дальше,
дальше!
разорвите мою душу своими когтями,
рвите мое тело гнилыми зубами,
мое имя, мою память сожгите, убейте,
и залейте животы моей кровью…
вот оно как,
забавная штука выходит – мне теперь все до пизды,
меня теперь нет…
и дальше,
дальше,
дальше!
липкий сон раскидал по обе стороны подушки хвостики юных бегемотов,
неровности относительно площади поперечного отупения,
геометрические параметры деклараций о цене человеческой жизни,
а также множество фигур в телогрейках и валенках,
которые громко матерятся, и смачно плюют сквозь зубы
на чисто вымытые площади, парки и улицы.
и вот уже хмельные ноздри крошат свободу на равные части,
по карманам и мешочкам ее фасуют про запас,
по венам пуляют для красного кайфа,
и сок разливается по всему телу березовых пиджаков…
и дальше,
дальше,
дальше!
на соседнюю улицу:
смерти нет, -
сказал папа Ваня,
смерти нет, -
сказала мама Даша.
Ура!,
значит, все сходится,
все в порядке,
тютелька в тютельку,
пасочка к пасочке.
и смерти нет!, -
решил сынишка Гена,
расправил крылья и полетел… |