горячее море дуло на ресницы,
а, те города, что на Востоке,
собирали свои самобранки…
Они обедали, когда залетела эта муха. Механическая точка, некое подобие быстрой каленой пули. ЖуЖуЖу, и треснула тишина, в левом углу комнаты, где стол. Выпали секунды, и их глаза встретились. Он был небрит, что придавало серому цвету его шарфа еще более серое наполнение. Правая рука, с серебреным кольцом на мизинце, опустила ложку, и красный борщ выпустил бульки. Черт побери!, и шмыгнул носом. Напротив, она. В зеленом берете, и в ожерелье из агатов, на хрупкой и тонкой шее. Атласная ткань пиджачка, белая блузка и строгие, правильные губы. На тарелке котлета по-киевски и зеленый горошек. Стакан холодного черного чая, без сахара, с долькой лимона среди, этих самых, чаинок…
Глаза встретились. Сотни раз, в этом кафе, кто сидел напротив, подымал и втыкался взглядом в того, кто напротив, подымал и втыкался, опс!. Сотни раз. Быть может, тысячи. Мимо пролетали мухи, каленые и быстрые, наподобие тех слов, что посылают на землю боги. Официанты разносили подносы, били поклоны и тихо шептали на ухо. За окном пыжились голуби, а старые колеса извозчика громко утюжили мостовую. Быть может, и миллионы. Тех раз. Тех, самых, раз.
Но как встречались, как втыкались, так и опускались в свои тарелки, рюмки, чашки и карманы. Никто не застывал в изумленном восторге, никто не запинался при черт побери, никто не оживал, и не ловил ртом последний свой воздух…
А здесь, выпали секунды. Черно-белую пленку запустил кинематограф. Дыр-дыр-дыр…
13-20, пятое мая…
В голове вата. Вата из облаков. Мягкая и сладкая. В голове брызги шампанского и ломтики ветчины с черной икрой. А на десерт, клубничная поляна с капельками росы на нежной кожице…
Плавятся волосы, и нежные касания рук рождают иллюзорную Свободу…
Дыр-дыр-дыр,
И крутится пленка, на гладкой поверхности выгнутых, блестящих спин … |
