самое прекрасное в мире –
это хрупкая балеринка,
из чудесной и сказочной страны нашего детства.
она восхитительно кружится
даря миру тепло и радость,
стоит только повернуть ключик
и зажмуря глаза загадать все свои желания...
Земля стала белой.
И снежинки на твоих ресницах нежно вздрагивают и колышутся.
Иду по дороге. Она хрустит и звонко пружинит, на горизонте разливаясь белым молоком. В такие минуты не хочется думать вообще. В такие минуты мыслей нет. В голове пелена вперемешку с тяжелой ватой.
А снежинки на твоих ресницах все так же нежно вздрагивают и колышутся.
Мир стал белым.
Вдалеке поет Башлачев. Киселем тянется время. На погосте наверняка будет все намного быстрей. В этом я почти уверен.
Подымаюсь выше. Где выше, белое, кажется, еще белей. На ощупь чувствую присутствие слишком тонкой материи. Она не пугает, не кусает и не лает. Дышу. Вдох, выдох, вдох, выдох. Дышу. С тревогой начинаю понимать: если еще выше - может не хватить самого нужного вдоха. А вдогонку вопрос. Без вдоха может ли быть выдох? Не ответил я. Не смог. А вдалеке поет Башлачев.
И снежинки на твоих ресницах нежно вздрагивают и колышутся.
Если смотреть сверху вниз, то все мы копошимся муравьями. Муравьи бывают двух видов: серые и рыжие. Кто из нас человеков серый, а кто рыжий решать не мне. Это если смотреть сверху вниз. А посмотришь наоборот, снизу вверх, все вмиг по-другому. Нет тех муравьев, что бывают двух видов. Поднимаешь голову, и легкий шелест крыльев вспарывает квадраты и круги синего неба. Это ангелы! И они вида исключительно одного, вида доброго и белого. Как снежинки, которые на ресницах твоих. Они нежно вздрагивают и колышутся.
Есть и другой вариант. Это когда не смотреть вовсе. Это когда нательный крестик есть решительно последним, что связывает твой вдох с твоим же выдохом. Его подарила Мама.
Если не смотреть вовсе возможно и другое. Другими становятся города, другой снег и другой мир в другой войне. О ней. О войне. Где стреляют, и поют песни, чтобы на краю, где шагают осторожно, было не только в бровь. Так вот, о войне. Зимой там тоже ставят новогодние елки, а румяная детвора вокруг них водит хороводы, змейкой туда - сюда серые пальтишки и вязаные шапочки. Из мешка достают подарки, цокают языком и зажигают радостные огоньки в уголках своих глаз. Зимы там тоже студеные, порой чересчур злые. Они валят на снег, точат коренные клыки и пожирают…
И только снежинки на твоих ресницах нежно вздрагивают и колышутся.
Тепло только у печки. Возле костра далеко не то. Возле печки, в самый раз. От жара румянятся лица и потеют ладони рук. Окна покрываются белой поземкой, на которой обычно пальцами рисуют черточки, палочки, карлючки, пишут имена дорогих людей, любимых женщин и просто, свои имена. Потянуло на зевоту. В такой момент необходим чай. Душистый чай. С ромашкой. Или с мятой. Можно и с другими травами. А можно и вприкуску с сахаром. Несколько глоточков и тепло теперь разливается внутри той оболочки меня, к которой пришиты мои руки, ноги и прочие необходимые части. Части, чтобы бежать, стрелять, любить, умирать и прощать. Закрываю глаза и погружаюсь в сон. Спать, спать, спать… Кусочек сонного торта. Сон, в котором Янка гуляет по рельсам, а плюшевый мишутка в Берлине кушает мед…
И только снежинки на твоих ресницах нежно вздрагивают и колышутся.
Точка. Знак препинания. Но далеко не всегда это так. Точку можно поставить, а можно ею остаться, и маячить долго-долго, изредка напоминая о себе теплым ветерком и в темноте шмыгая носом. Точкой можно долго-долго пролежать, не выказывая никаких пожеланий, не требуя и не скорбя. А потом, когда время привыкнет к тишине, встать и ебануть весь этот мир из тяжелого и холодного Вальтера.…Бах!...Убили Время…Бах!
И только снежинки на твоих ресницах будут нежно вздрагивать и трепетать.
Только снежинки.
И только на твоих ресницах.
Нежных.
Нежно.
Занавес. |
