Я идеальный человек – у меня бежевые ботинки без шнурков. И еще я умею есть китайскую лапшу китайскими же палочками. У моей девушки огромная, просто невероятная жопа, и сиськи тоже ничего. В общем, все хорошо.
Но речь пойдет не обо мне, речь пойдет о моем давнишнем приятеле Федьке.
Значит, зимой дело было. Перевелся он в наш институт из своего, поменял так сказать шило на мыло, говно на дохлую собачку, и сразу же, в первый же день завоевал дружбу и любовь всех нас. Обаяния человек был чрезмерного, решал все одной улыбкой. А девок-то как любил. Да и они его тоже. Его за что выгнали из того института то, за пьянство и за то, что девиц в общежитие водил толпами.
Первая лекция по истории искусства была. Профессор, важный такой, седой, книжек понаписал больше чем мы всем курсом прочитали. Вещает нам, просвещает темных:
- С конца восемнадцатого века…
- Капало! – это Федька вступает, вроде и негромко сказал, да все услышали, его всегда все слышали, уж такой челок был необыкновенный.
Ну, кто кроме Федьки на такое способен был, только, наверное, Карл Маркс, хотя я с ним и не знаком, так что лучше промолчу. Шутил он незатейливо, пошловато даже (Федька, а не Маркс), а мы все равно все в покате. Может, если кто другой так пошутил бы (Маркс например), не смешно было бы совсем. Не знаю я.
Еще словцо он одно любил, именно словцо – он так сам выражался, «руководство», как увидит – давай смеяться как идиот, все вокруг непонимающе смотрят, а ему по хрену, ему смешно. Бывало, подойдет на улице, к каким ни будь фройлянам (опять же его выражение), и говорит, мол, давайте знакомиться, я руководитель крупной фирмы, и далее по тексту, руководствую днем и ночью. И опять смеяться. Любил он, сука, смеяться.
Вы ничего дурного не подумайте только, я о нем все в прошедшем времени рассказываю, как будто помер человек, да ни фига, живой здоровый, женат вроде, да только я ж его уже больше пяти лет не видел. Для меня все равно как умер. С того самого дня не видел, с ночи точнее, ну да все по порядку.
Сидели мы на кухне, водку жрали, даже чем-то закусывали, Федька девок привел, табун, выбирай любую. Он, правда, в последнее время приведет то приведет, но как будто для нас: приведет, а сам сядет в углу и водку пьет. Переменилось тогда в нем что-то, сломалось. Ну мы, естественно, сразу тревогу забили, пытались его как-то растормошить, так сказать к жизни интерес пробудить, все шутили, морды довольные строили, а он только взгляд отводил. Списали все на депрессию, решили, что походит недельку другую такой смурной, самому надоест. Почти так и случилось, почти.
Все о чем-то говорят, пьют, курят, все как всегда, и тут телефон – дзинь, дзинь-дзинь-дзинь, сука. Подошел он.
Помолчал, послушал, и говорит:
- Нет, эти штуки не для меня, я слишком хорош, чтобы жить на дороге. Что? да пошла ты на хер, жирная сука!
Федька бросил трубку.
- Сал я на вас из самолета, уебки…- и как засмеется. В последний раз он тогда так звонко, искренне, по-мальчишески смеялся. При мне, во всяком случае.
Потом к нам повернулся и как-то грустно сказал:
- Вы были когда-нибудь в Житомире? Вот и я нет. А туда ой как хочется. Правда, я даже не знаю, где он находится, но это не важно. Я почему-то уверен, что ежели любую машину остановить, но только не иномарку, а какую-нибудь нашу, жигуль там простенький, например, остановить значит и сказать: "До Житомира не подбросишь?", то тебя обязательно подбросят, а ещё если по дороге разговоритесь, то сам водитель оставит детей, жену, тещу, гараж и останется жить в Житомире. "Житомир" - слово то, какое хорошее, от "жить" и "мир" произошло, ясно дело там все хорошо живут, и я тоже хочу…
…Все разъезжались, кто домой, кто в общагу, кто к знакомым, а кто вообще в другой город. Приехавшие с ночевкой, тоже постепенно разбредались по комнатам. На кухне остались мы втроем, - я, Федька, и Ксюха, хозяйка квартиры.
- А может поебемся, а Федька? – говорю я, вроде, как и в шутку, но с умыслом. – А чего? Трахнем Ксюху в два смычка, ты сзади я спереди, а потом роялями поменяемся! Как, тебе такое предложение?
Ксюха ржёт как кобыла, да на кобылу она и похожа была, но девка хорошая, чего б не потрахаться. А Федька чегой-то совсем погрустнел.
- Иди отсюда, Ксюха – говорит – Нам поговорить надо…
Это со мной значит. Ксюха ушла. Даже по моему не обиделась совсем.
Сели, налили. Молчим.
Потом он рассказывать стал, много чего рассказал, и про детство, и про будущее, каким он его видит, про нас, про всех. А о главном молчит. Выпили еще по два раза, тогда разошелся. Не буду я вам тут весь наш разговор пересказывать, не стоит, мы ж до утра сидели. В общем, чего телегу то тянуть, оказался друг мой Федор педерастом, а девки, а девки он и сам понять толком не мог, толи для окружающих, толи себя хотел переубедить. Потом говорит – прощай, - встает и уходит. Пальтецо накинул и ушел, словно за сигаретами собрался. Вот так мы и расстались. Навсегда. Даже сейчас не верится. Где он теперь, самый веселый и самый несчастный на земле человек, наверно в Житомир уехал… |
