Восстаньте, сыновья мои!
Протяните руку помощи мне.
Не могу я без вас. Ведите людей своих.
Займемся же вместе убийством Бога.
Проснувшись утром, он не смог открыть глаза. Почему? Ответ казался тривиальным: он с детства ничего не видел. он был слепым. Но в этот раз было все почему-то по-другому. Не так как раньше. Когда-то все казалось таким естественным. Не видит – ну и не надо. На все воля Божья. Он должен был видеть в то утро. Я должен сегодня видеть. Да, но как, как? Что происходит? Сходит ли он с ума? Кто знает [Хуноуз]? Руки судорожно ощупывают лицо, так же судорожно, как человек, страдающий астмой, хватает ртом воздух во время внезапного приступа кашля, как тонущий рыбак, цепляющийся за последнюю доску, оставшуюся от его лодки, разбившейся о скалу, как мать прижимает к груди годовалого ребенка, умершего от водянки или голода.
он встал. Тихо. Никого нет. он один. он подошел к столу – палка уже давно ему была не нужна, он все здесь знал, он жил здесь уже три недели, палку он брал только выходя на улицу, на улицу он не выходил уже три недели – на столе ничего не было, ни еды, ни посуды – ничего – тарелку видимо забрали пока он спал. Пусто. Даже обидно. Уже три недели, а ему так и не удалось обзавестись всем необходимым,- ладно, будем честны с собой,- ни чем ему не удалось обзавестись. он заплакал. Слез не было. Их никогда не было. По крайней мере он не помнил, когда последний раз они появлялись; судорога накинулась на него. Это было гораздо более мучительно, чем слезы, но ничего нельзя было поделать.
он отошел от стола и подошел к окну. Да, у него было окно, конечно, оно не открывалось. Была зима, и окно было тщательно заклеено изолентой. Не могли допустить, чтобы он умер от холода. он стоял у окна и нюхал, нюхал, нюхал. Окно пахло смертью, холодной противной плесневелой стеной казалось оно ему всегда. Но в то же время оно, окно, стекло, было самым живым в его комнате. Иногда, приложив ухо к нему, окну, стеклу, он видел, как живут люди как они лежат на траве, все вместе, любят друг друга, живут друг другом, слушают друг друга. Есть на земле счастье, и оно там, за окном, да, холодным, да, мертвым, но в то же время несущим в себе жизни всех людей, живущих на этой земле, радующихся на этой земле, ходящих по этой земле, всех, кроме нее.
она вошла. Точно, как всегда. Как всегда он стоял у окна, она вошла.
– Время?
– 7.45.
Опять 7.45… она подошла к нему совсем близко. От нее пахло фиалками. Фиалки? зимой? он любил этот запах. Единственный запах, проникающий время от времени в его комнату. – Четверг, – сказала она, голос был грубым, мужским, но это была она, едва ли ее можно было назвать женщиной, но это была она.
– А-а-а.
она отошла к столу, забирая с собой свой запах, но он не отдал ей его весь. Шумно втянув его в себя он перестал дышать на минуту – больше он не мог. она отошла к столу, поставила на него тарелку с хлебом и стакан с водой. Тут давали тарелки.
– 7.49, четверг, мне пора.
она ушла.
он еще постоял у окна. Больше для порядка. Затем, качнувшись по направлению стола, он сделал шаг. Встал. Сделал шаг. Все эти действия происходили в постоянном раскачивании его тела. Как на корабле – подумал он, никогда не был на корабле, но знал, что там качает, и отовсюду пахнет так же, как пахнет его стекло.
он подошел к столу, взял хлеб в руки, долго его мял, мусолил, а затем положил его себе в рот. Зубов не было. Всегда ли? он не помнил. Хлеб лежал во рту. он стоял и ждал. Хлеб в итоге должен был распасться на маленькие кусочки и сам провалиться в живот. Хлеб все не разваливался. Каждый день в нем [в хлебе] все больше того, что обычно в хлебе не лежит: камни, песок, клей? С чего он вообще взял, что это хлеб? Хлеб все не распадался. Стоять уже надоело. Колени болели. Стопы тоже. Пришлось сделать над собой усилие. он начал судорожно глотать, захлебываясь в собственной слюне, давясь, выпучивая невидящие глаза под веками. Хлеба ужу не было во рту. Он видимо все-таки провалился в живот, но на зубах скрипел песок. Это было в порядке вещей. он знал, так должно быть, так было всегда, с начала времен, последние три недели. он запил хлеб водой. Песок остался. Ну и к черту.
он подошел к матрацу и лег. Лег и лежал, лег и лежит. Что делать? лежать? Ничего не остается. ТУТ так принято. Или не принято? да и вообще, что здесь принято? Сидеть в одной комнате? похоже на то. Три недели…Сколько осталось? день, месяц, год, пока не умрет? Черт! Сволочи! Чего ОНИ ждут? В любом случае не дождутся, или дождутся? А-а-а-а. Убийцы. Чего ОНИ со мной делают? Лезут в мой мозг? Не смейте! Не смейте! Черт! Черт! Черт! Черт чертчертчертчерт…
он спит. Вертится вокруг себя. Равномерно, не останавливаясь. Мычит. М-м-м. Руки не поспевают за телом, но лежат по разные стороны от тела, иногда меняются местами (руки).
она вошла. Взяла пустую тарелку и стакан. он не двигается. Дышит? Дышит. Хрипит. Храпит.
– 2.12. Пятница. Мне пора.
Уходит.
Проснувшись утром, он не смог открыть глаза. Почему?...
Бога давно нет. Его убили
Еще три недели тому назад.
Люди ушли за детьми, дети за крысоловом –
Осталась только старость. |
