- Смотри. Видишь. Летит. Чего ты в ружье-то вцепился, Малёк – отец усмехнулся в усы. – Красотища-то какая, а ты в нее стрелять удумал. Эх, не дело брат. Степь она не прощает… неуважения что ли. Знать надо кого домой на обед несть, а кому на судьбе написано в небе парить. Экая глупость – турпана стрелять, а кто же тогда Осень под своим крылом принесет… Ну все, домой пошли, сегодня и так хорошо настреляли, тебе на несколько дней хватит.
Малёк тот разговор хорошо запомнил. Все думал, не обманул его отец, правду сказал. Конечно правду! – Перебивал он сам себя. - И как он только так подумать мог, никогда, слышите деревья, слышите птицы, слышишь земля-матушка, никогда отец не лукавил ему. А ежели что говорить не хотел, то и не говорил, только улыбался в пшеничные усы. Хитро-хитро.
Глубоко запали в душу Малька отцовские слова, зернышком упали в плодородную почву еще детского сознания. И следующим утром Малек встал засветло, пока все спали, тихо пробрался мимо родных во двор, и дальше, дальше в степь. Хоть и лето еще, а воздух уже с морозцем, легкие продирает почище всякого табака. Пока до места добрался, и солнце показалось, незаметно позолотило все вокруг, рассеяло последние клочья тумана. Кому как не Мальку знать, что утреннее солнце самое ласковое, самое доброе, самое-самое солнце. Не торопясь расставил он силки, упал в высокую траву полежал немного, пожевал тонкий стебелек, да заторопился домой. Как раз к завтраку и поспел. Все как раз рассаживалась по лавкам, когда он, бухнув дверью, вошел.
- Это я, мам.
- Вернулся? Где пропадал-то, Малёк? Ну да ладно, мой руки и за стол, а все разговоры на потом.
А на нем, на столе, стояла крынка парного молока, лежал, нарезанный большими ломтями свежеиспеченный хлеб, и, накрытая полотенцем по среди стола возвышалась большая кастрюля вареной картошки. Красота.
- Ух, горячая! – отец подмигнул Мальку, вытаскивая пару картофелин. Как будто знал, что он задумал. Разве отцу понять его, отец любил работать, он все время что-то мастерил руками, все время что-то делал. Но он не отец, он Малёк, мальчишка тринадцати лет отроду. И не то чтобы он не любил школу, нет. Просто ему очень-очень хотелось продлить лето, так быстро промчавшееся мимо лето, ну хоть бы на день, на два. Ну самое большое на неделю. И если отец не пошутил с ним, если сказал правду, то тогда все в его руках. Он, Малёк, может поймать Осень.
Вечером он первый раз проверил свои ловушки, уверенный, что они пустые, но все-таки надеясь на что-то. Пусто. Короткий сон и ночь прошла, наступило утро. Ветка поскреблась в стекло, солнце, вырвав клок из тьмы комнаты, весело отплясывало на стене победный танец. И запах. Запах ни с чем несравнимый, запах свежескошенной травы. Малёк выглянул в окно: отец, утирая тыльной стороной ладони со лба пот, щурился на него.
- Эге-ге-гей, наша соня проснулась. Скорее беги сюда, Малёк, кажется, день сегодня будет особый и надо бы его не проморгать. Так что поторапливайся.
Он лежал под большой старой яблоней и грыз, конечно же, яблоко. Рядом отец что-то вырезал из деревяшки, но что именно Малёк разглядеть не мог: отец сидел к нему в пол оборота. Насвистывая незатейливую песенку, он ловко орудовал ножиком.
- Что это будет, пап?
- Увидишь
Через несколько минут он протянул Мальку свисток. Малёк тут же дунул в него, «краа-крааа-краа» издала деревянная палочка.
- Так кричит турпан, Малёк, стоит тебе в него подуть и он тут как тут. Прилетит.
Мальку сразу захотелось встать и бежать, бежать и свистеть, свистеть, свистеть. Пока не появиться над головой турпан, несущий под своим крылом Осень.
- Беги, беги, вижу не терпеться тебе, только хорошенько подумай вначале так уж тебе этого хочется. Но и не затягивай, как только солнце скроется за лесом, всё, не прилетит турпан, свисток он только на сегодня. Заболтал я тебя совсем, ну беги давай.
Малёк стоит по пояс в траве; горькая полынь, зверобой, щавель, шумно и деловито летают мохнатые шмели, легко порхают бабочки. Внизу, у холма, ворочается с боку на бок река, ворчит чего-то, вокруг так тихо и так переполнено жизнью, что дух захватывает. Вроде смотришь и ничего, все спокойно, а приглядишься – везде кипит работа, под каждым листиком, на каждой травинке что-то да происходит. Придет осень и все этого не станет, но не стоит унывать – будет много новых поводов для радости. Будут кружить листья, срываясь с деревьев, будет солнце такое, какое бывает только в эту пору, будут лужи, веселый дождь, а потом и первый снег. Малёк долго стоял, зажмурив глаза и крепко сжав в руке отцовский подарок, и, раз, как швырнет его в реку. Хлюп, и потонул свисток, потонуло вечно зеленое лето в глубокой реке. А вода только на миг встревожилась и потекла себе дальше…
В первый день осени тридцать девятого года началась война, с которой отец Малька не вернулся. Когда он вырос и все стали звать его по имени-отчеству, а не дурашливым детским прозвищем, он часто, ночью, лежа на кровати поверх одеяла, курил сигарету за сигарету и думал «а что если бы…что если бы он поймал турпана и запер Осень где-нибудь на чердаке. Глупости. Отец был тот еще выдумщик… Но никогда, никогда не врал ему. Слышите деревья, слышите птицы, слышишь земля-матушка». |
