День и будняя суета – Москва живет своей жизнью: пестрота реклам слегка притушена бойким солнцем; вялое движение машин, клубящихся в дымной пробке, спешащие, и не очень, пешеходы, выделяющиеся своей не то отстраненностью, не то отчужденностью, приезжие и, никуда не спешащие, бомжи; и тихий, медленный снег изредка; и иногда еще что-нибудь, только на первый взгляд, кажущееся нездешним и как бы неподходящим для этого времени суток, но только иногда и на первый взгляд, но только – лишь обычное и, будто бы! не вызывающее удивления…
Зажав между пальцев барабанные палочки, разминает руки уличный музыкант – седой, сухощавый, с длинными, спутанными патлами старик; рядом расставлены в определенном порядке два жестяных ведра и несколько металлических баков…
Ясь стоит, загнанный автомобильными потоками на разделительную полосу; кажется, что он и не собирается переходить дорогу, думает о своем…
Магазин оптики. Ясь протискивается к прилавку, тычет продавцу свернутым вчетверо бумажным листком; тот, нехотя и не сразу, разворачивает его, читает, на мгновение куда-то отходит, вернувшись, отрицательно качает головой…
Вглядываясь вдаль, уверенно и широко вышагивая, следует по скользкому тротуару молодой «великан». На его плечах, пружиня в такт отцу, гордо восседает, удерживаемая крепко, а не то улетит, надежными руками, маленькая дочка, нарядная куколкой. С коричневым бантом поверх меховой кроличьей шапки она сжимает в покрасневших на холоде кулачках, взмывающее белым парусом, длинное, – вдоль двоим два раза обернуться, сатиновое шале. Варежки на резинках смешно подтанцовывают под рукавами ее полупальто…
Еще один магазин, больше и богаче предыдущего, пуст и закрыт изнутри; Ясь стучит кулаком в дверь, выжидает, затем, прямо сквозь стекло показывает развернутый листок. Продавец читает, после отрицательно качает головой…
Из переулка, выруливает на проезжую часть широкой улицы мусорная машина – грузовик с открытым кузовом, где свален всякий хлам; в котором стоит, держась за крышу кабины, мусорщик, и, там же, свесив ноги на краю, сидит, на стопке газет другой, улыбаясь по сторонам, призывно возвещая окрест о своем присутствии медным колокольчиком…
И вновь очередной магазин, и вновь – безрезультатно…
Пара-тройка пробных ударов о бак; музыкант надевает большие солнцезащитные очки и вязаную шапку; отложив, палочки, закуривает…
Словно очнувшись ото сна, и сообразив, наконец, где он находится, Ясь, озираясь по сторонам, спешно переходит дорогу…
Повязав шале отцу на шею, дочка, смеясь, указывает болтающейся варежкой куда-то в сторону. «Великан», поскользнувшись – кусок сатина заслонил глаза, падает, едва удержав неугомонного седока…
Сигналя в автомобильный рожок и в медный колокольчик одновременно, мусорная машина пересекает проезжую часть. За ней, подпрыгивая на мерзлом асфальте, издавая характерный скрежет, «мчится», привязанный веревкой к кузову, ржавый стиральный таз, в котором довольные, примостившись на коленках, обняв друг друга, визжат от восторга двое чумазых – он и она, лет восьми-девяти…
Обнявшись, сидят на бордюре дочь и отец, смеются; шале соскальзывает с шеи и летит прочь; проносится над головами прохожих, мимо машин, мимо Яся, который, ничего не замечая, заходит под козырек парадного подъезда…
От парадной до ресторана каких-нибудь тридцать неспешных шагов хватит, чтобы рассмотреть все благолепие убранства холла первого этажа, чтобы подметить обыденные детали внутренней, размеренной жизни отеля. Отделка из красного дерева и белая с золотым лепнина, гардины, гобелены и нависающие хрустальные люстры, ковровая дорожка пастельных тонов и свежие цветы в китайских вазах на столиках, и прочее – дорогое, подчеркивающее значимость и серьезность заведения…
Сплюнув окурок, музыкант выдает первую дробь, затем еще, еще – и вот уже гремит в нарастающем темпе металлическая вязь скованных оглушительным ритмом ударов…
- Вовремя, – ухмыляется Ясь. Растирая пальцами виски, он стоит, прижавшись спиной к тяжелой двери…
Вслед за мусорной машиной и тазиком проезжает красный кабриолет, с открытым верхом, на переднем сидении которого, стоит, держа кинокамеру на плече, оператор; иногда, неловко балансируя, он чуть не садится на голову шофера, который терпеливо, стиснув зубы, одной рукой удерживает руль, другой подстраховывает наседающего, вцепившись ему в ремень. На задних сидениях разместились, видимо по всему, режиссеры – два брата-близнеца; оба они также поддерживают человека с камерой, умудряясь, при том при всем, еще смотреть в маленький монитор, прилаженный к бамперу, перед лобовым стеклом…
Кое-кто вышел из своих машин; переговариваясь, наблюдают веселенькую сцену, видимо ставшей причиной автомобильной пробки…
Зашедший украдкой внутрь, погреться, швейцар по-отечески ласково что-то нашептывает-объясняет мальчику-посыльному в самых дверях, хитро косясь по сторонам; зазевавшийся подносчик у лифта чуть было не опрокидывает чемодан с тремя круглыми коробками, проходившая мимо горничная вовремя поспевает ему на помощь; консьерж выдает ключи группе японцев; склоняется над паспортом очередного гостя приветливый администратор; немолодой охранник, стоя у маленького фонтана так, будто у него не позвоночный столб, а позвоночный титан, задумавшись, разглядывает блестящие брызги…
Частят без умолка палочки в импровизированный барабан…
- Было, как считаешь?
- Да, было!
- Переснимать будем?
- Не стоит, солнце уйдет! Давай с другой точки!
- Уверен?
- Все хорошо! – перекрикиваются между собой близнецы; оба в одинаковых куртках, они стоят позади осветительного прибора. Неподалеку мнется в ожидании съемочная группа. Покуривают осветители, молоденькая девушка очень низкого роста, в роговых очках малюет мелом на хлопушке какие-то цифры.
- Ну что? Хватит или хватит? – не оборачиваясь, глядя в глазок камеры, спрашивает оператор.
- Тормози, навалом! – отзывается один из братьев.
- Теперь проезд! – подтверждает второй.
- Вырубаем свет! Обедаем! – слышится строгий женский голос в громкоговоритель…
Простота и выдержанность европейскому стилю в обеденном зале ресторана несколько успокаивает той степенью достоинства, которой не хватает в суматохе поездок клиентам этого отеля...
Крайний, у окна с тяжелой портьерой, столик – за ним встревоженная мучительным ожиданием Ия – она курит. На столе бокал с минералкой и маленькая чашка с ristretto. Шустрый официант меняет пепельницу на столе…
Ясь, все еще держась за виски, медленно сползает вниз, садится на устланные ковром ступеньки; дверь отеля отворяется, к нему поспевает швейцар в зеленом френче…
Неожиданно барабан, колокольчик и рожок, смех и крики – все стихает – но жизнь не прекращается: музыкант все также умело управляется со своими палочками, близнецы что-то ожесточенно доказывают друг другу, играют в снежки дети, бросив свой тазик, грузовик облепили люди с ведрами из окрестных домов – выкидывают мусор, вновь двинулся автомобильный поток, но… слышно, только как «шепчет» на ветру шале, зацепившись за узорчатую чугунную выковку над козырьком, под каменным портиком над парадной…
Бронзовая статуя коня летит вниз, падает и... разбивается вдребезги о мостовую…
- Плохо, сынок? Что-то случилось? Где больно? – теребит Яся за плечо швейцар.
- Боль-боль, боль-боль, боль…
- Не сиди. Не сиди, простудишься!
- Боль-боль… – тихо шепчет Ясь.
- Ты скажи, где больно-то? Может «скорую» вызвать, или лекарство какое? У меня имеется этот, как его… сейчас, сейчас я… – суетится швейцар.
- Мне деньги нужны… – бубнит Ясь, роясь в карманах.
- Ты, давай это… не шали, молодой еще, – говорит швейцар и отходит в сторону…
Заплатив по счету, Ия смотрит на большие настенные часы над стойкой в соседнем баре. Для этого ей приходится чуть приподняться с места и наклониться вбок.
- Что-нибудь еще? – спрашивает официант, меняя в очередной раз пепельницу.
- Спасибо, я скоро пойду, – отвечает Ия.
- Как будет угодно, – официант отходит.
Какое-то время она сидит за пустым столом, просто положив руки на колени…
Ясь вытаскивает из кармана кошелек, открывает – там пусто. Убрав его обратно, еще прощупывает карманы. Наконец достает монету, – всю в прилипших соринках и непонятно какого достоинства...
На маленькую сцену проходят музыканты – небольшой оркестрик, в одинаковых смокингах…
Подув и потерев о рукав монету, Ясь недолго разглядывает ее и, вдруг улыбнувшись, подкидывает вверх; сделав в воздухе несколько переворотов, она ложится на раскрытую ладонь, вверх золотым орлом царской чеканки…
Ия, выгнувшись, вновь смотрит на часы. После, достав из сумочки маленькую косметичку, глядя в зеркальце, припудривается…
Музыканты недолго настраивают инструменты и, после отсчета щелчками пальцев вступительных тактов, звучит музыкальная композиция, неслышная для Ии. В это время она, уже одетая, спешит вдоль холла гостиницы к выходу…
Ясь по-прежнему сидит на ступеньках парадной, когда из двери отеля показывается Ия. Уклоняясь от ветра, она спешит по скользкому тротуару к оживленному, заполоненному машинами перекрестку. На ее шее развевается старое сатиновое белое шале...
Не заметив друг друга, они разминулись… |
