(Сейчас)...
Голод…
Дабы не замерзнуть, потянешься согреться, как край шубы отстригут отточенной монетой, что в ходу была, когда хождение ее еще успокаивало инертным бегом. Бегом – е-е-е-е!!!
Я, ты, он, она, мы, вы, они…
Потянешься к костерку – окостеневшие на волчьем морозе пальцы, что прячутся в грязно-меховом извороте кармана, забитом от отчаяния жмыхом, отказываются слушать хозяйское тело, мечась между теплом и теплом через расстояние – вспомнишь…волчьем… ты, вспомнишь, он вспомнит, я вспомню – это же я… вспоминаю сейчас…
Волк!!
Вот как было!…
(... немного назад)...
- Коцаю-клацаю – чуть-чуть, щепотью сыплю на нёбо, языком причмокнув… Так, ну, ты же знаешь! Жмых, он и на поле жмых, мытарь!
- Да… Ничего не осталось совсем. Видишь?
- Что это?
- Жилы выдрать хотел…
- Кто?
- Я его съел давно… Если дело доходит до жил – не сумлевайся…
(Сейчас).
Сумлевайся. Да-да, так он и сказал…
... чуть меньше назад.
- … Не сумлевайся, волков-то, поди, не осталось теперь.
- Да, мытарь – все одни шакалы…
- Шакалы – это те же, что и собаки?
- Нет, мытарь. Собак всех съели. Шакалов – не подобает роду Человеческому.
- Не знаю. Ничего не знаю. Давай рукав!
(... позднее)...
Иду… или бегу… без второго рукава, бегу, чтобы скорей согреться…
(Сейчас)...
Когда сердце вновь торопится, я обнажаю нити жил монетой, отобранной у смертника – одного из тех, кто называет себя мытарь… и ходит из жизни в жизнь во чреве вселенной…
(Тогда же)...
- Аминь…
(Чуть позднее)...
Жила в жилу! Крест принят на себя. Крестом сложена единственная преграда – прутья неизвестной, но завещанной на «отходную» кладовой, завещанной давно, вмерзают в кожу. Не растопить… не растопить…
Когда все рушится – я жив, хотя бы осознанием того, что намотав жилы к стальным прутьям, ставлю точку в довершении той, что уже поставлена разрухой…
(Здесь и сейчас)...
Проснулся…
(Там же, тогда же)...
Уснул или нет?!!
(Всегда)...
- Не растопить… Сынок, не растопить.
- Папа, что делать?
- Что-то делать.
Отец улыбается и…
(... здесь и сейчас)...
Проснулся.
Я нашел то, что так долго искал!! «… И когда первые спешат к ручью, чтобы напиться после долгой засухи – последние дают им право быть первыми. Они первые, кто заботится»…
(... там же, все там)!
Я счастлив!
То, что я нашел – могло успокоить ощущение голода…
(... еще там)...
Как он появился – не помню. Писк, подрагивание теплого о голый, неприкрытый, мой локоть… могло успокоить. Как долго, я был бы спокойным?… время не важно.
(...где-то)...
Я вспомнил! Тебя зовут собакой.
(Здесь и сейчас).
- Проснулся… «Последние дают право быть»…
(Здесь, сейчас, всегда).
- Мне снилось, что я поил собаку.
- Чем?
- Кровью.
- Кровью?
- Своей.
- А потом?
Я не ответил, повернулся на другой бок, не страшась уже быть не понятым, и посмотрел за окно…
Нефритовый, печальным в мыслях отголоском старого, отблеск – то рассвет, или причудливый абрис начала новой жизни?!
Опрокинув кадку с молоком, она валялась в твороге ржаном, дождем избитом, и глядела молча туда, где сверху падало вино. Вино и рыба. Рыба и вино…
- Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении: отверзаеши Ты щедрую руку Твою, и исполняеши всяко животное благоволения, – подытожила она, моя Собака. |
