«… узелок завяжется, узелок развяжется…»
Алёна Апина
Толик с малых лет ненавидел трех доисторических бабок из соседней квартиры. Одни говорили, что это трое сестер, другие, что две сестры и их дочь, но истину установить было невозможно – все трое давно прошли тот барьер, когда возрастные различия еще отражаются на лице, и выглядели так, будто каждой перевалило за сотню лет. Бабки были, вопреки стереотипам, необщительны, но до крайности подлы и зловредны. Даже слишком часто дворовая ребятня, да и взрослые становились жертвами их старушечьих каверз и подвохов. Со временем все население дома стало обходить их десятой дорогой, а они все сидели на лавочке в глубине тенистого дворика и вязали.
О их рукоделии стоит сказать отдельно. Вязали старухи беспрерывно, все жители дома считали, что продажей своих уродливых свитеров, шарфов и носочков они зарабатывают себе на жизнь. А вязание было действительно уродливым – все вещи вязались из нитей синего, красного, зеленовато-желтого и черного цветов, и цвета эти переплетались в таких режущих глаз сочетаниях, что позариться на вещь и купить ее мог бы только дальтоник или слепой.
Годы пролетали. Старухи все делали свои гадости – то обливали мирно играющего Толика кипятком из окна, то отправляли на его родителей в милицию кляузнические письма, то отравили любимого все детворой дворового котика. Толик научился всячески уклоняться от влияния и присутствия старух. Они маячили на горизонте его жизни тремя отвратительными клубками, которые просто будут молча излучать злобу, если к ним не приближаться.
Толик стал постарше. Однажды, когда он буквально на секунду оставил свою девушку возле подъезда, старухи, нарушив свой обет молчания, подошли к ней и порассказали о нем такого, что, в дальнейшем завидев Толика на улице, Юля переходила на противоположную сторону.
Когда Анатолию исполнилось двадцать пять лет, старухи выглядели, как и четверть века назад и занимались все тем же – делали гадости приближающимся к ним ближе, чем на десять метров людям и вязали свои уродливые шедевры ручного труда. Однажды вечером Толя, хорошо выпив со старыми университетскими друзьями, нетвердой походкой возвращался домой. Старух на лавке не было. Какой-то слабый свет идущий из-под лавки привлек внимание Толика. С пьяным любопытством он нетвердой походкой направился к лавочке. «И откуда это хреново свечение могло взяться? – думал он, - Темно же здесь как у негра в жопе». Возле лавки действительно не оказалось ни единого источника света. Толик, помянув недобрым словом излишки абсента, собрался было идти домой, но споткнулся о нечто лежащее на земле, и со сдавленным вскриком растянулся в полный рост, попутно пропахав носом тротуар. Приглушенно матерясь, он встал на четвереньки и обернулся в поисках причины своего бесславного падения. Причина нагло лежала во всей красе возле лавки и представляла собой белый ободранный целлофановый пакет с пряжей.
Подумав, что даже когда бабок рядом нет, они все равно ухитряются делать пакости, Толик сгреб кулек, и кое-как отряхнувшись, поплелся к дому. Дверь в квартиру старух излучала гробовое безмолвие и тихую ненависть к окружающему миру. Она казалась не просто дверью, а вратами в потусторонний мир, где изможденные вековой жизнью фурии будут предавать тело и душу забредшего в их владения бесконечным мукам. Собрав всю свою волю в кулак Толя позвонил. Ни звука не донеслось из за почерневшего дуба двери. Последующие пять минут трезвона и ударов в дверь не дали никакого эффекта. Окончательно протрезвевший Толик побрел к лифту.
Ночь принесла с собою сны. Сны без сюжета, без смысла. Единственным образом, заполнявшим сон, были нити – тепло светящиеся зеленовато-желтым и лазурным, вызывающим тревогу красным, и давящим черным цветом. Толя сплетал разные узоры из теплых цветов. Когда ему не хватало нитей, он выдергивал их из соседних узелков, Его плетение приобретало все более замысловатую форму, и все меньше красных и темно-синих нитей оставалось в его узоре.
Утро было не по-осеннему солнечным. Ни малейших последствий вчерашнего возлияния. Ни малейших следов от вечернего падения на лице. Бодрость, сила и энергия переполняющие тело и ощущение того, что сегодняшний день станет днем всей жизни.
Ощущение подтвердилось звонком в дверь. На пороге стоял высокий статный мужик облаченный в строгий деловой костюм. «Так, - обречено подумал Толя, - судебный исполнитель пожаловал».
- Анатолий Сергеевич Тимиреев?
- Да, это я, простите, а по какому вы вопросу, да еще так рано? Я за квартиру остаток долга в прошлом месяце выплатил, у меня и справка из ЖЕКа есть, о том, что они претензий не имеют.
- Нет, нет, - мужик улыбнулся, - вы меня с кем-то спутали. Я Аарон Миланян, представитель юридической фирмы «Макензи Макензи и партнеры» в вашей стране; у меня к вам поручение от одного из наших клиентов.
Толик посторонился, пропуская гостя в захламленную холостяцкую квартиру. Десять минут спустя, ошалевший Толик, вернее князь Анатолий Сергеевич Тимиреев, последний в роду потомок великой аристократической семьи эмигрировавшей после революции на Запад, наследник многомиллионного состояния, тупо смотрел на лежащий перед ним бланк завещания, услужливо пододвинутый улыбающимся Мелоняном.
- Итак, я помогу Вам уладить все ваши дела здесь, и готов сопроводить Вас в Италию в ваше поместье, где Вы сможете полностью вступить в право владения наследством. Простите, Вам плохо?
-Да, нет, только наверное, чтобы с ума не сойти мне надо бы пивка хлебнуть, - промычал совсем одуревший от потока неожиданностей Толик.
Несколько дней пронеслись как миг. Решение поточных вопросов, сборы в дорогу, и вот, самолет отрывается от взлетной полосы и несет Толика к новой божественной жизни. Только один вопрос беспокоит его. За каким лешим, он взял с собою пакет со старушечьей пряжей. Надо, наверное, было его отдать. Да, собственно, ладно, он их все равно уже никогда не увидит. Мерный гул турбин как пение мифических сирен, увлек Толика в царство сна.
Сон тут же опроверг его последние мысли. Все три старухи, насупившись и излучая злобу, стояли перед ним.
- Ну ты, дефективный, - рявкнула средняя, - отдай пряжу. Ты сам не знаешь, что ты наделал, отдай пока не поздно. Не то всем худо будет не только тебе.
- Я хотел, вы сами дверь не открывали, -принялся оправдываться перепуганный Толик.
- Не открывали, значит дома нас не было, отдай пряжу пока не поздно.
- Да как я вам ее отдам, я в самолете, я в Италию лечу!
- А вот так отдай, ты же ее в руках держишь, отдай, сволочь, по-хорошему тебя просим.
- Да зачем она вам? Я вам денег вышлю, магазин товаров для вязания себе купите.
- Слышишь, Мормо, он не понимает. Дурак, это не просто пряжа это ткань твоего мира. Как думаешь, кто мы такие? Все равно не догадаешься. Мы норны, мы парки, мы ведьмы Шекспира, судьбы мира мы плетем. И эти нити наша пряжа. Как думаешь, откуда на тебя богатство и власть свалились. Ты же их из нитей счастья и успеха себе всю жизнь сплел. И хорошо бы, если бы ты их надергал только из судеб других людей, так ты еще из самой ткани мироздания натягал, сейчас с вашим миром все что угодно случиться может. Отдай клубки, умоляю, - в голосе ведьмы послышался страх.
- Так вот оно как, нет не отдам, мое, я ведь могу и еще больше получить. – Толя с неизвестно откуда взявшейся силой оттолкнул окружавших его старух и запустил руки в пакет. Его пальцы лихорадочно заметались, все больше теплых нитей вплетая в незаконченный узор. Еще пару стежков и…
Комета, мчавшая в миллионах километров от Земли, вдруг, как по мановению вселенского режиссера, свернула со своего пути. Набирая все большую скорость, она неслась к маленькому голубому клубку вращающемуся вокруг чуть большего, светящегося желтым. Вот еще несколько мгновений и столкновение озарило вековечную тьму яркой вспышкой.
«Еще бы пару стежков, и я бы спасся» - промелькнула последняя мысль в сознании существа бывшего когда-то Толиком. |