Когда метро остановилось, я вышел в тоннель. У меня мерзли ноги, и было, если честно, довольно-таки холодно и сыро, но именно здесь находилась та самая пустыня.
Я долго переступал через шпалы в полной темноте, но вот, наконец, рельсы закончились, и я понял, что иду по песку. Из-за туч вышла луна, осветив барханы и дом-самолет. В этой пустыне сорок дней и ночей провел блаженный Сальвадор. Кисти и краски были при мне, но листок в клеточку я забыл дома.
Я приближался к самолету. За двадцать шагов до калитки меня стошнило. Калитка заскрипела, и я услышал голос: «Войдите». Потом я увидел его.
Я прошел за ним в комнату. Он был высок ростом, но как-будто стеснялся его, потому что чувствовал себя не сильным, а хилым, неуклюжим и смешным. Все его тело дышало слабостью. Точь-в-точь как я. Черные, как крыло ворона, волосы, сверкающие глаза, какая-то отвага в лице – это был не тот, знакомый мне с детства маленький принц.
Он заговорил:
— Меня совсем не интересуют политические события и глобализация, информационное общество и ядерное оружие. Все, в чем я преуспел — изучение осени.
— Да, — произнес я. — Я хотел бы получить ретроспективу 13-го сентября. Дело в том, что я совсем не счастлив.
— Показывай. Что принес? — его тон был деловым. Я вручил ему свои дневники, стихи очерки, все бумаги, которые накопил за последние семь лет.
Маленький принц принялся разбирать бумаги и вещи (у меня еще был чемоданчик с лохмотьями). Вдруг он почувствовал запах кала. Принюхался к вещам, но запах шел не оттуда. Он подбежал к окну и, высунув голову в форточку, закричал в темноту:
— Кто, блядь, насрал под окном!
Меня вырвало. Потом он вдруг понял, то это воняет у него изо рта, проворчал «рисуйпокабарашка» и принялся читать мою макулатуру.
Прочитав дневник, он не обнаружил никаких записей за 13-е сентября, зато 15-го – целых две, в 2001 и в 2002 году. Не за что было зацепиться в моей биографии, прошлое убегало от меня.
— Я боюсь, — начал он, — что, когда ты вернешься, то найдешь ее чувства бесконечно мертвыми. Ведь 13-го сентября ты — никто!
Он принялся трепать тетрадь со стихами:
— Его просто нет! Ты пребал свою жизнь! Тупица!
Маленький принц знает толк в жизни. В отличие от меня он ненавидит город, и всегда хотел сбежать из него. Когда на него давит со всех сторон– он ходит в ванную резать себе вены.
— Ты ничтожество, — кричит он мне, поджигая мои бумаги: пьесы, стихи, поэмы, роман. — Когда любят – не требуют ничего взамен! Я умер в генетических лабораториях Освенцима, где каждый день стреляли и вешали людей, где детей резали на части. В газовой камере я не смог умереть посреди задыхающихся тел, мне было слишком тесно. Перед камерой меня первый раз подстригли и раздели.
Меня снова вырвало.
— Лис! — закричал он куда-то в темноту. — Ты первым предашь меня, и посадишь меня на наркотики! Но ничего…
Он прижался ко мне всем телом и обволок запахом перегара: «Ты выживал, ты переживал каждую осень… Чего бы это тебе ни стоило».
Включив телевизор, маленький принц показал мне всю мою жизнь. Я плакал, уставившись в пустой экран по которому бегал курсор.
— Ты ведь тоже умеешь сдаваться в плен…
И все твои нескладные стихи,
И твои раны, мерзнущая спина.
Ты просто променял свою жизнь на работу.
Я захотел поцеловать его в губы и прикоснуться к его члену. Ладонь прошла мимо моей щеки — он нашел запись за 14-е сентября.
— Мы близко! — его глаза загорелись. — Почему у себя в жизни одна весна? Ты лжешь! У тебя столько записей сделанных весной, но живешь-то ты осенью.
Я вспомнил прошлую осень. Но это был октябрь. Как мы целовались в парке и вкус слабоалкогольного коктейля и грейпфрутовой жвачки. Среди сотен рук я узнал бы ее руки по одному прикосновению.
Маленький принц отвесил мне оплеуху.
— Это – октябрь, сукин ты сын, а мы говорим о сентябре…
И я вспомнил все про каштаны. И про ту другую, что никогда не носила платья. Тогда моя сексуальность только зарождалась. Тогда я еще не знал, что делать с твердеющим членом. Или знал, но еще не умел.
Вторая оплеуха. Меня стошнило.
Мы сидели уже вторые сутки на деревянном полу, который местами уже прогнил от моей блевотины.
Комната затряслась от неистового смеха. Я знал, что он найдет! Срывая голос, он начал орать: «13-е сентября 2004 года»
«Мне нравиться метро. Мне нравиться запах вагонов метро и воздух, теребящий лицо, когда приближается поезд. Мне нравиться, как мигают на табло минуты, которые остались после отбывшего поезда.
Часто мне нравятся пассажиры, особенно…
Но иногда пассажиры мне не нравятся…
В метро везде…
По громкоговорителю…»
Он затрясся в эпилептическом припадке, потому что вслед за этой шла другая запись. Это были первые строки моего романа. 13-е сентября я навсегда превратил в застывшие слова.
— Но это ничего не меняет. Путь у тебя есть 13-е сентября, но жизнь ты все равно проебал! Да, вы, батенька, - фаталист.
Я молчу. Я думаю про запах осени, про запах волос той прекрасной девочки, которая забрала мое прошлое. Я думаю о своей жестокости, я о несправедливости и о глобализации, о смерти и о цветущем саде, о гематомах и новорожденных, о взрослеющих детях и о пальцах, что срывают цветы.
Маленький принц посмотрел на меня и сказал:
— Я думаю, ты – счастлив.
— Да.
Он поднялся.
— Постой! Ты делаешь большую ошибку! – крикнул я, но он уже был в дверях и все, что мне оставалось - крикнуть вслед: Прощай! |
