Около самого входа в шикарный бутик на перевернутой сетке для тары восседала старушка, торговавшая семечками. В кои-то времена посетители бутика плевались семечками, теперь по большей они подъезжали на длинных блестящих машинах и закупались по часу-два, и глазом не ведя в сторону старушки, но суровая улица диктовала свои правила. Просто встать и уйти на другое место старушка не имела никакой возможности: там, на другом месте ее поджидала, чтобы задавить, жестокая конкуренция.
Было прелестное солнечное утро, бабка только вышла на свой промысел, не успела еще и стаканы с двухнедельной давности жарки семечками расставить, как вдруг к ней подошел первый за этот месяц покупатель и потребовал самый большой стакан. Бабка, не будь промах, ловким движением насыпала полстакана, поворошила в нем семечки, чтоб сбоку казалось, будто их там больше, и полухищно-полуумоляюще сунула свой товар в мокрые ладошки покупателя. И тут свершилось чудо: прямо на глазах у бабки, не сказав ни слова, покупатель отчалил и пошел своей дорогой. Бабка даже перекрестилась, прошептала с чувством: «Господи, сохрани его душу», и суетливо начала устраиваться на перевернутой сетке.
Странный покупатель – Геннадий Львович, в самом ближайшем прошлом – руководитель проекта стройки жилищных домов по госзаказу. Еще только полгода назад с ним случилась одна нехорошая вещь: как-то по пьяни он поспорил со священником.
- Вернись, сын мой, в лоно Господа Бога! – гнусаво бормотал ему священник, развалившись на тахте – священник был умнейшим человеком с двумя образованиями и живой смекалкой. Но только и священник немножко выпил за компанию, так что всякие умности как-то выветрились с его головы, и он бурно использовал все то, что там осталось.
Действие происходило в деревеньке, обильно смахивающей на СМТ, где, собственно, и обращал по часу каждый день священник свою паству, и куда направили Геннадия Львовича для отстройки пятиэтажного домика.
- Нет, отец Порфирий, запутались вы, милейший. Нету никакого Бога, нету. Вам чудится всякое, послушайте ужо меня – я-то знаю! – Геннадий Львович был веселым и тянулся обниматься, даже пробовал пару раз, да не вышло что-то.
- Сын мой, обрати взоры свои на чудеса и знамена и уверуй!.. – вздымал палец отец Порфирий, - ибо постигнет тебя казнь небесная. Ибо по слову одному Божьему горы ходят ходуном, тебе ли упорствовать, о, несчастный?!
- Батя! Что стоит горам ходить, то ли чудо. Я еще понимаю, если бы вдруг годовой план по отстройке жилищ вдруг выполнился – куда ни шло, чудо еще, а что такое «горы двигаются»? Да я сам тебе гору сдвину!
- Не богохульствуй, сын мой, ибо не знаешь ни дня ни часа…
- Давай, бьемся об заклад, я сам сдвину гору за одну ночь. И если я это сделаю, ты пишешь рапорт, что деревня не нуждается в новом доме.
- Не богохульствуй, сын мой, не надо!
- Ты боишься? Какой же ты батюшка тогда, вранье все, во что ты веришь!
- У-у-у! Сын мой! – извертелся батюшка. – Да будет по слову твоему, но если не сдвинешь – пусть кара Божия постигнет тебя, самая страшная из худших.
Они с чувством пожали друг другу руки, сразу определив, что священник вобщем-то ничем не рискует, равно как и Геннадий Львович. Уснули оба в дружеских объятиях.
Зато под утро Геннадий Львович схватился, как угорелый. Гора, о которой вчера он спорил с священником была всего лишь огромным земляным холмом в полуверсте от деревни. За один день надо было стянуть в глухую деревеньку все машины с округи, подготовить плац для действий, все разметить, чтобы за ночь со всем справиться. Собственно, обзвонить все колхозы вокруг и стребовать с них аппаратуру не составило труда, но вот подъехать она обещалась поздно, некоторые прямо говорили, что под вечер. Впрочем, Геннадий Львович был человеком дела, времени он зря не терял и быстро вызвал с соседней деревни знаменитого геолога, попавшего туда по командировке. Тот вдоль и поперек излазил земляной холм за деревней, вычислил как и где лучше начинать, а затем дал утешительный прогноз: за восемь часов холм можно раскопать.
К вечеру подтянулась бригада техники, уморенные дорогой водители поглядывали на часы, думая о плотной закуске к рюмашке водочки.
- Нет, мужики, работа будет ночью, - сразу оборвал все надежды Геннадий Львович. – Так что не расслабляться.
- Ничего же себе, я нанимался на восьмичасовый рабочий день, - буянили приехавшие, - я не буду работать по ночам, мне что, медаль за это дадут?
- Премия, два дня выходных, дополнительный отпуск, я напишу письмо вашим начальникам с рекомендацией.
Тот прикинул, что неплохо бы с семьей посидеть, тот – что премия не лишнее, а то видел ее уже черт знает когда в последний раз. Кто-то еще возмущался, но Геннадий Львович сразу же оборвал:
- Разговоры!
Залегали первые сумерки. Люди ложились спать, утомленно смотрели в окно, думали: завтра Троица. И вдруг из-за села донеся дикий грохот. Вся бригада одним махом приступила к работе.
На часах кренилась минутная стрелка, уменьшалась старая гора у деревни, а рядом росла другая, самодельная. К трем многих сморило сном, Геннадий Львович распорядился выдавать по рюмашке, иначе ж все остановится. К шести часам работники двигали рычаги уже окрыленные двойной премией, а к половине девятого гора исчезла, остался только наново воздвигнутый холм. Работники уже спали на своих рабочих местах в гаражах, выжатые до изнанки, а Геннадий Львович победоносно обходил место действия. Хоть и его морил сон, но только любопытство взглянуть на выпученные глаза Порфирия заставляли его перебирать ногами и ожидать девяти часов.
Солнце подбилось выше, кристальный воздух наполнился чистотой и свежестью, и колонны прихожан потянулись к местной церквушке. Все шли гуськом, разговаривая между собой и по-детски радовались празднику. Вообще-то они ни под кем не ходили, в их силах было делать себе праздники каждый день, но куда приятнее, оказывается было жить, когда кто-то контролирует твою жизнь и кто-то говорит, когда петь песни, а когда проливать седьмой пот на поле.
Подошел Порфирий, вид у него был даже не то чтобы угнетенный, просто уничтоженный, он умело маскировался под презрение, но детский испуг так и сквозил сквозь его глаза.
- Ну что, батенька, нету Бога? Или Бог – это я?
- Не богохульствуй, отродье гиены.
- Ха-ха-ха! Вы проиграли, милейший, и Бог вместе с вами. Пишите свое заявление насчет дома и закрывайте свою церковь, учите видите ли тут народ всякой чуши.
К тому времени из-за склона вытянулась веревочка прихожан, веселых и праздничных. И тут случилось что-то невообразимое, прямо через поле все вместе кинулись бежать к холму, прыгали по кочкам, ныряли сквозь высокую траву, забыв, что на них праздничная одежда. И только подбежав, вдруг упали на колени и с каким-то непонятным ужасом уставились на едва воздвигнутый холм. Порфирий было подумал, что народ прибежал за его благословением, но, сказав пару слов, заметил, что его никто не слушает и умолк. Сам Геннадий Львович стоял, раскрыв рот и не двигаясь, только глазами водил слева-направо, слева-направо.
- Что происходит, что с ними? – тихо спросил он у священника, но тот сам ничего не понимал, он только недавно взялся за этот приход. |
