- Ты женился, я слышал? – спросил Коля и, зачем-то опустив глаза и отчего-то нервничая, прикурил сигарету немного трясущимися руками.
- Да, - машинально ответил Художник, прищурившись, вглядываясь в верхушки кленов.
Повисло молчание, тягостное для Николая и абсолютно безразличное для Художника, который изучал игру цвета листьев, колыхавшихся на ветру. Невыносимая тяжесть давила на грудную клетку Николая уже вторую неделю, не ослабляя свою безжалостную хватку. В то же время, присутствие Художника пусть и не окончательно, но значительно снимало боль в груди, как если бы это был не Художник, а его молодая жена – безнадежно и почти всю жизнь, любимая женщина.
- Ну и как вообще, ты счастлив? – не выдержав, спросил Николай, испытывая какое-то незнакомое чувство к Художнику – не зависть, а что-то намного более темное, яростное, граничащее с безумием.
Художник молчал, смотрел на серое небо невидящими глазами и покачивался в такт порывам ветра. «Как зомби», - почти с ужасом подумал Николай и, не прощаясь, быстро пошел против ветра, придерживая воротник плаща руками. Начал накрапывать дождь. Деревья перестали шуметь и сосредоточились на своих ощущениях.
Художнику представилась огромная скалистая стена, вершина которой терялась в облаках. Со стены потекли тонкие ручейки воды, орошая потрескавшуюся почву вокруг одиноко растущего клена. От воздействия экстремальных условий его ствол гнулся почти спиралью, чахлая листва уродливо болталась на корявых ветвях, как давно не мытые волосы…
Вздохнув, Художник поплелся домой, не замечая неудобства от тесной обуви, купленной его женой. Картины, одна фантастичней другой, вставали перед его взором; бледные, покрытые недельной щетиной щеки, порозовели, дыхание участилось. Последние сто метров, оставшиеся до дома, он уже бежал, беззвучно выкрикивая что-то и махая руками.
- Куо ку джабо, фарро, - сказало выползшее на встречу ему с кухни серое амебообразное существо, что означало: «Ужин готов, Художник», или примерно это.
Сероватая слизистая масса нежно прижалась к нему, пачкая губы вязкой жидкостью. Художник ответил поцелуем, втянув в себя немного слизи, иначе жена могла обидеться и перестать его обслуживать, что, конечно, сильно затруднило бы его творческие поиски.
Ужин был довольно неплохим на этот раз – безвкусная жареная картошка с кусочками странного на вкус мяса. Быстро проглотив все, что было на тарелке и запив еду какой-то мутной бурдой, немного похожей по вкусу на морковный сок, только солоноватый, Художник побежал к мольберту. Первым делом он размашисто набросал углем скалу с одиноким деревом, потом поменял холст и стал дописывать портрет молодой красивой женщины. Жена очень хорошо реагировала именно на эту его незаконченную работу и всегда довольно пускала сероватые пузыри, когда заставала его за работой над этим портретом.
Лицо на портрете выходило не очень умным, но красивым и добрым, хотя и таилось в уголках его глаз нечто такое, что никак не мог ухватить Художник – не то злобная радость, не то какое-то хитрое ликование…
Выполнив ночью свои супружеские обязанности, обессиливший Художник тревожно заснул. Серое существо склонилось над его лицом и на минуту замерло. Затем оно осторожно выползло из-под одеяла и поползло в ванную комнату.
В квартире напротив, свесив коричневые полупрозрачные щупальца с дивана, полулежал огромный моллюск. Он с нетерпением ждал, когда объявится самка, и он, меняя цвет и раздуваясь, влезет на ее нежную слизистую спинку. |
