- Маня, Маня! – хрипло и громко зовет ее со двора муж, и она знает, что должна выйти, знает, потому что…
Медленно проходит через хату, серую, прокоптелую, и безвольно останавливается у двери – коренастая, невысокая, заплаканная и нескладная…
- Она ить, Проша, курва твоя яловая, ну что не день – то новоя учмуряить! Спасу, от её нету мине, Прошенька-а! – доносятся к ней певучие причитания свекрухи. – Смертоньки ей моей надо-ть, Проша.
- Маня! – требует к себе муж.
Она слышит и знает: нужно, нужно немедля выходить. Открывает дверь и останавливается на пороге:
- Звали меня, Прохор Петрович?
- О, о! Королевна! – куражится свекровь – Зовешь тя, не дозовесси! Таки вышла! По-палгоду кликать надо-ть!
- Тихо, мать!.. Маня, - поворачивает тяжелую голову немолодой ее муж и она видит темное хмурое лицо. – Шо ж ты матери моей не слухаешь, а? Трудно тебе ее уважить?
- Не научена она ишшо, Проша. Меня твой тятька дык вместе со свекром покойненьким, царство ему небесное, не так учили мужу годить и старших слухать! Они мине…
- Тихо мать, не лезь. – Прохор весомым движением крупной ладони одновременно и утихомиривает мать и подзывает Маню.
Их глаза встречаются и Маня понимает – пьяный:
– Расскажи-ка мне, чем сегодня займалась, что делала, - размеренно проговаривает муж, будто творит былину. – Говори. Не боись меня. Муж твой правду любить и за её не обидить. Пр-равду, Маня, слышишь?
Маня молчит. Прячет под цветастым передничком дрожащие руки и отводит взгляд, опуская короткие редкие реснички.
- Ой, не молчи, Маня. Знаешь, я этого не люблю. Или ты скрываешь от меня чего?
Маня начинает тихонько плакать. Она чует, чем недовольна свекровь, чует и то, что сегодня ее будут бить. Но вот как сильно, зависит от того, что она именно сейчас скажет или не скажет. А не мастерица она говорить, не мастерица… Что сказать?
- Простите меня, Прохор Петрович. И вы, Савельевна. Простите, - выдавливает она тяжким шепотом, чуть ли не с поклоном, и всхлипывает вслух.
- А за что тебя прощать? - Прохор устало присаживается на сложенные дрова и испытывающе заглядывает в лицо. – Нет, ты договаривай, договаривай…
- Я песика… Собачку… - Маня скукоживается, сама себе закрывает краем передника рот - плач так и рвется наружу, а муж этого не любит.
- Вот, вот оно, сучье племя! – торопит развязку свекровь, подтаскивая за шкирку толстого смешного щенка и швыряет к сапогам сына.
Она продолжает кричать, и не замечает, что сын-то как раз в хмельном умилении любуется щенком, треплет грубыми пальцами бархатное ушко, улыбается. Даже Маня перестает вздрагивать и вытирает глаза:
- Дармоедов полон двор! И Манька твоя яловая – ни рожать, ни работать! И псина её! А все я, я, дура старая! Ходи за ими, убирай! Жизни моей нету-ть! Хоть бы ты , Прошенька, оборонил! У гроб же ж она меня со своими собаками загонить!
Прохору же щенок нравится все больше и больше. Он ласково подергивает куцый толстый хвостик, чешет собачью шею в складочках, а тот валится на спину, подставляет пепельный животик, кусает ладонь. Савельевна замечает это и оскорбляется: сыну давно хотелось иметь сторожевого пса во дворе, и пусть бы завел, но почему этого, Манькиного?
- Вот что, мать, я тут вот чего решил… Ты, Мань, матери не перечь, без её ничего больше не решай, прощения проси за это…
-Прости- те, Савельевна! – торопится Маня, чем окончательно приводит выпившего мужа в добродушное расположение духа.
- Да не суетись ты!... Песика вот оставим… Хороший… Назвала уже как? А?
- Полк… Полканом! – радостно заикается Маня.
- Полка-аном… Полка-ан… - шепчет любовно щенку Прохор – Вот и ладно. А ты, мать. Прости мою Маньку: дитё ж она у мине еще, дитё! – он хлопает себя по коленям, встает и игриво смотрит на оттаявшую Маньку. – Эх! – шлепает ее по спине. – Помиритеся, бабы, и – за стол, чем Бог послал…
-Ага, ага… - чувствует свое поражение Савельевна, и выбрасывает последний козырь уже на пути к дому, как бы себе под нос. – Канешна, а Федька-дурак, ей ишшо собачат понатаскает, и будет у нас не хата, а цельная псюрня! Мать твою из хозяйки в собачатницу переведут… А и то ладно… Дай мне силушки, Господи, святый, правый, благий мой Отченька…
- Так тебе Федька–водовоз животную продал? – каменеет Прохор.
- Не, пода… подарил! – Маня не понимает, отчего так быстро сгущаются тучи над головой, но укрыться уже некуда – поздно. – Я его попро … сила. И он…
- Чем с парнями-то зубы скалить, лучче б матери мужниной помогла, кобылица!... Ой, Проша, Проша. – причитает в сенях свекровь.
- Ты и с Федькой время нашла говорить? –уже не слышит слов матери Прохор, поднимает и словно взвешивает на руке радостно повизгивающего щенка. – Хорошо же ты мои наказы слухаешь! Я ж просил к ему, к кобелю, шобы и близко! Шал-лава!!!
Маня не успевает отвернуться – щенок с визгом попадает ей в лицо и сваливается под ноги. Прохор добивает его одним крепким пинком.
- В до-ом!!! – ревет он и толкает что есть сил Маню к двери.
Она с трудом удерживается на ногах, оглядывается и видит неподвижное тельце, вытянувшее к небу лапки и нос. Громкий плач сотрясает нескладное тело. Вконец разошедшийся Прохор налетает на нее в сенях, размахнувшись аршинными плечами:
- Федькин подарок жалко?! Я т-тя поучу уму-р-разуму!
Маня сразу оказывается на полу, извивается, пробует отползти, прикрывая то лицо, то живот, и наконец не выдерживает:
- Савелевна-а… заступи-и-и…
- Прошенька, Проша, отпусти её, змею! Убьешь – ить посадют! Не за хрен поросячий посадют! Проша-а… Она ж тяжелая опять! Скинуть могёть, Проша!
…
Маня теряет сознание…
А в грохоте сапог выплывает почему-то из памяти свадебный танец, после которого все кричали «го-оррько», а крепко пьяный отец, обняв за плечи, гнусил:
- Хуч не за хохла, Мань, а за нашего пойдешь!.. Ты не боись, что он мне ровня в летах. Такой мужик молодую бабенку знашь как жаловать будет? Эх, не дожила мамка глянуть на тибе, - и долго плакал вязкими слезами… |
