Лежу на больничной койке, смотрю сквозь решетку на унылое серое небо и думаю о пингвинах. Замечательные животные: белобрюхастые, с контрастными черными мантиями, красными задумчивыми клювами. Величественные мудрые создания, лишенные глупой человеческой суетности.
Я - тоже пингвин. Становился им постепенно. Житель трехмилионного города-монстра, усомнился в мудрости Человека-Разумного. Наблюдал каждый день бегущих, расталкивающих, втискивающихся друг в друга, брызжущих злобой и ужасными словесами людей, превращающихся в пассажиров дискомфорта аритмично-равнодушно перемещающегося транспорта.
И, однажды, почувствовал, что соотечественники теряют нечто важное, сокровенное – спокойствие души и разума, облагораживающие и укрепляющие дух, возвращающие человека самого себе, делая его искренним и честным. Я захотел об этом сказать своему соседу – пассажиру вагона метро, но он неправильно воспринял мое стремление:
- Выходишь? Проходи…
Я не захотел принадлежать суетному миру – он примитивен…
Громадная психотронная мельница, перемалывающая хрупкие структуры прозрачно-хрустальных душ людей, чьи глаза переполнены грустью от невозможности уйти в заоблачность далеких романтичных гор, сиреневые дали бескрайних просторов, симфонии смеющегося ликующего ритма дороги, которая увезет тебя от того, что так особенно тебя мучает.
Я стал много времени проводить дома. Замкнутое пространство, приглушенные звуки жизнедеятельности соседей, вздрагивающая от внезапно сильного сердцебиения тишина, задумчиво колыхающаяся в сентиментально грустных занавесках, которым так и не суждено было стать парусами заветной сбывшейся Мечты.
Если ты не можешь найти гармонии во внешнем беснующемся мире – остается найти гармонию внутри себя, создать красивый, добрый мир, наполнить его теплыми, нежными акварельными красками неразделенной, ждущей заветной встречи Любви, восторга неограниченной свободы Мысли, которая, словно фея, превратит зло в добро, безысходность в надежду, агрессию в милосердие, алчность – в добродетель.
Перемена в моей жизни – добровольное заточение в своей комнате, полное равнодушие к телевизору и телефону серьезно насторожило моих родственников.
Однажды днем, лежа в постели, расслабленно-блаженно вглядываясь в потолок, словно в картину, где воображение рисовало антарктические айсберги, стайка братишек-пингвинов чинно, по одному, не в пример людям, заходящим в общественный транспорт, спрыгивающих солдатиком с утеса в изумрудно-пенящийся океан; в мою комнату, словно смерч, ворвалась сестра.
- Как ты живешь? – вопрошала она таким гневным голосом, как будто своей жизнью я совершал страшное преступление против человечества.
- Ты целыми днями лежишь в кровати?! Ты не знаешь чем тебе заняться?!! Да хотя бы убрал в своей комнате. Пыли – дышать нечем. А что творится в твоем шкафу?
- Таня, но это МОЙ шкаф. Я же никогда в жизни не спрашивал тебя, что творится в твоих вещах… Моя комната – моя территория – моя Палестина – святая земля. И веди себя, Таня, так, как тебя обязывает ландшафт МОЕЙ территории, на которой ты находишься.
- Немедленно займись уборкой.
Напоследок, сестричка зверски хлопнула дверью так, что даже занавески взволнованно заколыхались.
Не судьба мне в этой жизни достичь спокойствия и гармонии. Захотел уйти из светского мира, не захотел играть по ЕГО правилам, попытался спрятаться, укрыться под одеялом – чтобы не видеть и не слышать изуверско-разрушительной пляски научно-технического прогресса, превращающего людей в механических зомби, в опустошенных глазах которых – мигающие экраны компьютеров.
И вот, этот мир, злой монстр, осознав, что я не хочу ему принадлежать, быть Его молекулой, решил меня ДОСТАТЬ.
В начале с помощью сестры, затем посредством визита двух девушек-подружек из благотворительного фонда «ВИТА» . Они явились с большими вопросительными знаками в глазах и газетой «ТРУД».
- Здесь есть телевизионная программа – сказала Ира
- Я не смотрю телевизор…
- А что ты тогда делаешь? – ехидно-глупо улыбаясь спросила благотворительница Лена
- Общаюсь с пингвинами
- Бедный, как ты дошел до такой жизни?
- Постепенно.
Мы сидели на кухне, пили чай, гостьи снайперскими глазами испуганно таращились на меня: «Осторожно, не разлей кипяток..». «У тебя голосов нет?».»Спишь без снотворных?». «Тебя не излучают, не преследуют?»
В конце концов, я почувствовал себя так, как чувствуют себя в кабинете у психиатра.
Доктор, вкрадчиво-участливо, склонив голову набок, что-то записывая в карточке, спрашивает:
- Колечка, миленький, малохольненький, скажи честно, что тебя тревожит, от чего ты такой напряженный, к чему прислушиваешься, что беспокоит?
- Девушки, давайте рисовать. Сейчас принесу ватман и карандаши.
- Что будем рисовать? – с неизменно глупой улыбкой спросила Лена.
- Все, что душа пожелает, что дорого сердцу и ради чего мы живем.
Тема для рисования моим гостьям понравилась, они комически-серьезно вздернули носики и начали творить.
Их совместная картина месяцами лежала на моем шкафу – как память о визите благотворительниц..
Лена, в центре картины нарисовала унылую избушку – не приведи Господь в такой жить – тоска смертная. Но вот Ира - удивила невероятно: нарисовала мой портрет. Синим карандашом. Заостренные скулы, панически большие глаза, с застывшим выражением великого ужаса загнанного волка.. На рисунке И ры я выглядел конченным уголовником, который пытался бежать от правосудия, а прибежав к избушке, нарисованной Леной, понял: «Это конец. От самого себя не убежишь.»
- Выздоравливай.- пожелали мне на прощание подружки и ушли с такими же вопросительными знаками в глазах, с которыми и пришли.
Наверное, я отправлюсь в сумасшедший дом – там спокойнее и никто не будет меня тревожить. Там мои друзья – пингвины, в белых больничных пижамах, там
ВООБЩЕ БОЛЬШЕ БЕЛОГО ХОЛОДНОГО АНТАРКТИЧЕСКОГО ЦВЕТА.
Потолки, стены, халаты медработников, ограниченное пространство, которое невозможно покинуть по своей воле, ну чем не остров, остров вечной мерзлоты, остров человеческих страданий и человеческой солидарности, которая объединяет в дружбе страждущие души – пингвины неминуемо замерзнут и погибнут, если не будут друг друга согревать теплом своих сердец.
Решено. Взять направление на «ОСТРОВ» было несложно – просто сказать Доктору Улыбке, что «очень устал, хочу отдохнуть, не хочу общаться с родственниками, подвергаться идиологически-идиотической обработке средств массовой информации, которые издевательски лгут устами дикторов, строящих правдоподобные личики.
Доктор Улыбка меня понял. Правильно. Еще бы! У него на столе свеженький номер газеты «Сегодня». Док читает газету и « о-о-о-о-очень хорошо понимает своих пациентов-психов. Настолько хорошо понимает, что некоторых. Вроде меня направляет в сумасшедший дом – лечиться.
А от чего лечиться? ОТ ВОЗДЕЙСТВИЯ СУМАСШЕСТВИЯ ВНЕШНЕГО НОРМАЛЬНОГО МИРА.
На пути к заветному острову меня задержали контролеры троллейбуса №27. На их просьбу «предъявить билет», я предоставил свое пенсионное удостоверение, всегда вызывающее подозрения у нормальных людей.
- Это что за фотография? Почему цветная? – спросил хмурый коротко стриженный сотрудник Депо.
- Любительская. Вырез из фотоальбома. Не хотел тратить деньги в фотомастерской. Сэкономил.
- Почему здесь столько печатей? Или ты их для убедительности наставил?
- Нет. Постирал вместе с брюками. По рассеянности.
- Какого ты года рождения?
- Семидесятого.
- Почему здесь написано восьмидесятого?
- Инспектор Ватутинского райсобеса ошиблась…
- А не стыдно с такой «ксивой» ездить? Вот и телефоны записаны, адреса, шифры какие-то, черт знает что…
- Нет не стыдно. Я еду в сумасшедший дом. Лечиться. И если вы дадите мне возможность проехать две остановки, я долгое время не буду ездить в ваших троллейбусах.
Контролеры отошли, по их удрученным лицам я понял, что им жаль напрасно потраченного на меня времени.
Зато на «Острове» меня приняли радушно, как долгожданного гостя, который все-таки вернулся, зараза, блудный сын, осознал, что нужно возвращаться к своим истокам, к своим друзьям по несчастью.
- Ребята, где у вас свободная койка? – спросил и рассмеялся от торжественной интонации своего голоса. Ну прямо как на утреннике в детском садике.
- А ты, братуха, я вижу больной на всю голову. Посмотрю, как ты будешь смеяться, когда тебя начнут колоть.
- Я уколов не боюсь.
Если надо – уколюсь.
- Все вы борзые, как только сюда попадаете. А потом обламываетесь… И не таких обламывали
Обвожу глазами палату, может есть кто из старых знакомых? Yes!!! Сеня Хайкин. Яркая личность. Но почему-то грустный, сидит на койке и взгляд у него свирепый.
- Привет, Сеня! Помнишь, зимой, на Миропольской, мы вместе на картонажке работали?
- Привет, малой. Кто тебя сдал? Мама? И правильно сделала. Маму нужно слушаться. Мама тебе никогда плохого не посоветует, плохого не сделает, она хочет, чтобы ты был здоровым..
- Нет Сеня, я сам сюда пришел.
- Ну… Тогда ты действительно болен. Серьезно, видать тебя заклинило, если сам пришел. Я уже два месяца мечтаю выйти на свободу – век воли не видать – а дурачки, как ты, САМИ приходят. Им воля-вольная поперек горла становится. Тьфу! – Хайкин презрительно плюнул на линолеум и зарылся с головой в одеяло – разговаривать с САМОПРИШЕДШИМИ СУМАСШЕДШИМИ слабаками Его Величество Сеня Хайкин не желал. Я так и не нашел для себя свободной койки – все они были заняты.
- На ужин! – радостно и громко произнес вошедший санитар. И сонное вялое царство «острой» палаты внезапно взорвалось. «Пингвины» смешно дрыгая ногами, сбрасывая одеяла, лихорадочно, на ходу, натягивали тапки и устремлялись в столовую, распихивая друг друга, толкаясь в дверях, ТОЧЬ-В-ТОЧЬ, как это делают нормальные люди в общественном транспорте.
Столовая сумасшедшего дома во время раздачи пищи – веселый балаган, наполненный криками санитарок, шутками и смехом «пингвинов», жизнеутверждающими сосредоточенными неторопливыми траекториями ложек, выполняющих великую миссию – миссию поддержания неуверенно-робкого огонька жизни истощенной плоти.
- Слушай, ты английский знаешь? – спрашивает меня бледный небритый мужичок с большими блестящими неподвижными глазами.
- Yes. I do. А почему ты об этом спрашиваешь?
- Я так и думал. Тебя к нам «спецом» закинули. Ты американский разведчик.
- Интересно… Меня зовут Коля, Центральное Разведывательное Управление. Как тебя зовут?
- Федор. Контрразведка Службы безопасности.
- Очень приятно. Будем дружить. Правда мы по разные стороны баррикад, но какое это имеет значение, если мы – за решеткой в дурдоме.
- Имеет, Коля, значение. Для МЕНЯ имеет значение. Как только ты появился, я спросил себя: «Зачем? Что здесь делать ЦРУшнику?» И вычислил тебя сразу! Ты постоянно смеешься – я понимаю – вас так учили: где бы ни оказался. В какие условия бы ни попал, каким бы тяжелым и рискованным не было бы задание – СМЕЙСЯ! Смейся – и ты победишь! Но это мы еще посмотрим. У нас много времени. А ты говоришь «не имеет значения».
- А ты, Федор, профессионал. Видать, глаз у тебя наметан – рентген –0 просветил, проанализировал – вердикт – ЦРУшник.
Будьте бдительны, враг не дремлет – он проникает сквозь стены, вникает в обстановку, «втыкает» в наши расклады и представляет для нас потенциальную опасность…
- Коля, курить есть?
- Не курю.
- Честно?
- Да.
- Значит, возможно, ты снайпер, можешь сидеть в засаде, без пищи, воды, курева… Уважаю профессионалов.
Мы крепко пожали друг другу руки – у нас много общего. Прошла неделя пребывания на «Острове» и я смог адаптироваться. Появились новые друзья, вдоволь пообщался со старыми. «Остров» остался таким же, как был двенадцать лет назад, когда я впервые на него попал. Произошли незначительные изменения: кто-то из медиков уволился – их сменили новые; перекрасили стены в коридоре – были зелеными, а стали нехно-розовыми. Вот только воздух остался удивительно прежним – казенно-хлорированным, едким, разъедающим ноздри. Хлоркой во время уборки всегда злоупотребляли санитарки: «чтоб чувствовался запах» - говорили они. Признак добросовестно выполненной уборки.
Вот запах и «чувствовался». Постоянно разрушая призрачную иллюзию внутреннего комфорта и «домашнего» уюта. «Твой дом - дурдом» - когда-то в злобе сказала мне соседка, при этом не подозревая, насколько точна в своем высказывании.
Весь мир – сумасшедший дом. Только наше психиатрическое отделение – тихое, а у нормальных людей, на свободе – буйное.
Профессор Фаина Могилянская сказала, что АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ В ПРИРОДЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Везет же психиатрам. Никакая безработица им не грозит. Наоборот, судя. Насколько загибается наша экономика, ухудшается социальное положение большей половины населения, государству придется строить дурдома-небоскребы.
«»Остров не принес так мною желаемого спокойствия.. И самое страшное – я усомнился в том, что являюсь «пингвином». Очень многое в больничном режиме приводило меня в ярость – черта характера, несвойственная «пингвинам». И все-таки по натуре – я бунтарь. Не зря у меня – оперение – волосы – рыжего цвета. Точно такие, как у отпетых хулиганов-ирландцев.
Однажды утром я направился в туалет. Он был закрыт. В дверную ручку была вставлена швабра. У двери стоял санитар Дарек.
- Дарек, пропусти…
- Ты что?! Пол еще не высох. Что, раньше не мог сходить? Подожди.
- Сколько ждать?!
- Ты что, с луны свалился? Не знаешь распорядок? Проспал – вот и жди, пока не закончится уборка.
- Дарек, это что, тюрьма? Или больница? Нет, ты мне скажи, чтобы я знал, что мне говорить в американском посольстве.
- Слушай, не нарывайся. Ты здесь не первый день – сам знаешь, что к чему…
- Фашисты. Ничего, дождетесь и вы своего Нюрнберга.
Бессильная злость производит в моей голове короткие замыкания – чувствую, как из моих глаз сыпятся искры – на этот случай в дурдоме имеется щит противопожарной безопасности: красный баллон, лопатка и ведро – одеть бы его на голову Дареку – чучелу огородному.
- Васи-и-и-и-илий! Возьми ведро-о-о-о с хлоркой! – подает голос санитарка.
Зачем так кричать? Это не опера и не базар. Пусть даже сумасшедший дом. Но это не повод, чтобы люди в белых халатах превращались в диких орущих зверей.
Я понимаю – в 8-30 – пересменка, пятиминутка, врачебный обход. Им нужно все успеть и уйти домой, но остаться при этом цивилизованными, интеллигентными людьми – невозможно в жизнь…
По па-а-а-а-л-а-а-ат-а-а-ам! – опять орет эта белохалатная истеричка.
Мы, «пингвины», расходимся по палатам. Врачебный обход. Садимся на койки, прохаживаемся, кто-то пытается «стрельнуть» сигарету. |
