Я смотрю в окно. На улице идет снег. Крупными хлопьями он опускается на провода, покрывая их ровным слоем белого налета. Под его тяжестью они прогибаются так, что, кажется, вот-вот порвутся, оставив квартал города без электричества. В доме не холодно, хотя на улице почти минус десять. Ты смотришь на меня бессмысленным взглядом и спрашиваешь:
- Может кофе или чаю?
Я отвечаю:
- Конечно.
И иду ставить чайник, размышляя о том, как давно все это началось. Ты, как обычно, подходишь к окну и молча смотришь вдаль. Забыл сказать, мы у меня дома. У меня всего одна комната, можно сказать маленькая, но довольно просторная, как на проверку, в ней свободно умещаемся мы с тобой и еще куча всяких вещей, которые то прибывают, то выкидываются за ненадобностью. Сейчас мы на кухне. Я ставлю чайник на старую плиту и пытаюсь зажечь не менее старую кремниевую зажигалку. Нет в нашей квартире не все старое, просто иногда мы с тобой не обновляем вещи, когда считаем их предметами второй необходимости, такими как эта зажигалка. По кухне проносится запах газа – кремень совсем отсырел и не хочет зажигаться. Тогда я беру в руки спички. Я поворачиваю голову в твою сторону, и вижу, как ты смотришь в окно. Внутри меня щелкает какой-то переключатель, и вдруг я понимаю, что давно мечтаю сделать именно это. У меня нет сил говорить тебе о чем-то, хотя я и хотел бы сказать многое, прежде всего о твоей недалекости, но на это уже нет времени. Я просто держу спичку в руках дольше чем обычно…
На белый снег падают горящие предметы. Еще недавно они были моей мебелью, моим имуществом, мной… тобой.
- Конечно.
Я иду ставить чайник, отгоняя эти мысли, пытаясь оставить тебя в живых. Ты опять смотришь в окно. Кроме дома напротив, ты ничего не можешь увидеть, но все равно смотришь. Тебе и не нужно ничего рассматривать, но такова твоя природа – смотреть, просто видеть, но не наблюдать. Это действительно твоя природа, и я не могу тебя в этом винить, но все же виню. Я выключаю чайник и говорю:
- Кофе нет.
Ты отвечаешь:
- Тогда чай.
И снова смотришь в окно. На самом деле ты ничего не видишь, кроме белого полотна, но все равно смотришь. Я знаю это, потому что я знаю тебя ровно как и себя. Я не могу не знать о тебе ничего, это просто невозможно. Такое ощущение, что ты не видишь смысла рассматривать детали, хотя на самом деле ты и не можешь их рассмотреть. Ты считаешь, что наблюдать белое пятно и видеть картину – это одно и то же. Сюрреализм восприятия, парадокс зрительной системы, болезнь нервных окончаний.
- Бери.
Я сажусь на стул напротив тебя, мечтая о том. Что все изменится именно сегодня.
- Спасибо.
- О чем ты думаешь?
Я пытаюсь заглянуть в твои глаза в надежде увидеть там ответ, хотя бы что-нибудь. Я смотрю, но… ничего не вижу.
- Ни о чем.
- Но ведь невозможно думать ни о чем.
- Возможно…
Да, для тебя возможно все, особенно это. Ты можешь не думать, ты можешь не слушать, ты можешь не смотреть. Ты вправе даже как бы и не существовать, но вот все остальные просто обязаны все это делать ради тебя. Это твой принцип, это твоя природа.
- Ты что не хочешь со мной говорить?
Я задаю этот вопрос, уже глядя, как ты, в окно. Мы с тобой похожи на кукол из маленького детского наборчика, которые сидят и пьют чай за круглым столом на этих их просто огромных по сравнению с ними самими стульях. Даже если на их лицах нарисовать улыбки, они все равно останутся бездушными, без всяких эмоций. Но ты опять ловчее меня, потому что всего-навсего скрываю свои эмоции.
- Хочу.
Твое лицо никогда не выражает эмоций.
- Тогда не молчи.
Я говорю не отрываясь от окна. Хлопья снега все летят и летят.
- Я не выношу, когда ты так говоришь, и ты это прекрасно знаешь.
Конечно ты не выносишь, когда я что-то говорю о тебе. Я не выношу того, что молчишь, но это уже не важно. Природа действий заключается в природе восприятия.
- Знаешь, мне кажеться, что я умру.
Я произношу это все тем же безразличным тоном, каким говорил и раньше. Я хочу поймать тебя на твоем же безразличии, но это так же бесполезно, как ловить маленьких детей на кашу.
- С чего это вдруг?
Никакого удивления. Все такое же безразличие. Мы теперь похожи и в этом, но мое безразличие мотивируется усталостью от всего этого. Я успеваю так подумать за какую-то долю секунды.
- Может у тебя температура?
Это может показаться смешно, ну, про температуру, тем, кто тебя не знает, но ведь я то тебя знаю. Ты никогда не шутишь, по крайней мере, остроумно. Ты все это всерьез, и меня это начинает бесить, когда ты говоришь такие глупости всерьез.
Ты смотришь в окно.
Мы смотрим в окно.
Там идет снег. Мне внезапно очень хочется убежать отсюда, уйти в другую комнату, куда-нибудь, но только не сидеть и не смотреть в это окно. Я понимаю, что не могу выносить, когда мы так долго смотрим в это окно. Когда ты смотришь в окно. Ты знаешь это, но все равно смотришь.
- Пойдем в комнату.
У меня на кухне нет штор, хотя даже если бы они были, я бы все равно не смог бы оторвать тебя от этого окна, не в моих силах сделать это. Меня всегда выводило то, что все зависит от тебя.
- Нет.
Конечно же тебе интересней здесь. Тебе интереснее смотреть на свое белое пятно. Сюрреализм восприятия, абстракция мысли, глупость.
- Слушай, не сиди молча, я не могу сидеть и молчать.
Я не меняю тона, хотя в голосе слышится какое-то изменение. Я понимаю, что я начинаю тебя упрашивать. Я уже ругаю себя за такое открытое поведение, я ведь так хотел играть по твоим правилам.
- Ты не видишь, я смотрю на улицу.
Конечно, снег настолько интересен, что стоит забыть обо всем. Моя маска безразличия падает, и я наконец-то взрываюсь:
- Ты можешь поговорить со мной?! Этот снег…
Я ору, а ты в это время все так же безразлично смотришь в окно. Это настолько необычно, что я и сам невольно поворачиваюсь и смотрю в него, в надежде найти там причину твоего безразличия ко мне. Но весь фокус в том, что я ничего интересного не вижу, хоть убей. Это происходит изо дня в день, но я все равно не могу к этому привыкнуть.
- Не мешай.
В голове у меня проносится мысль, что это твои последние слова, что ты больше ничего никогда мне не скажешь. Это тоже один из тех моментов, на которые не нужно тратить пленку в фотоаппарате.
- Ладно.
Мы молчим. Я смотрю в окно, мы смотрим в окно. Мне все еще интересно, что же ты там видишь. Я все еще не могу отвыкнуть от мысли, что ты ничего не видишь. Сюрреализм восприятия.
Хлопья снега, кружась, ложатся на то, что еще недавно было грязного цвета асфальтом, а теперь это белое море. Во дворе горят фонари. Когда я смотрю на них, у меня возникают ассоциации с днем рождения. Не моим, а вообще. Это потому, что свечки на праздничном торте горят точно так же, как будто когда они погаснут, произойдет именно то чудо, которого ты всю жизнь ждал. Ты в это не веришь, но все же надеешься.
Я смотрю в окно.
Ты смотришь в окно.
Мы смотрим в окно.
Ровно через 15 минут должно произойти еще одно разочарование. Свечи погаснут, но принц на белом коне не приедет и не заберет с собой в свой замок, из под стола не выедет поезд из новой железной дороги, зарплату не повысят, жена не вернется, муж не перестанет пить, дети не станут медалистами и не получат Нобелевскую премию. Ничего этого не будет. Все просто разойдутся по углам и будут судачить в полголоса о своем. Но ты все равно будешь смотреть в это окно. Я это чувствую. Я это знаю. Ты будешь смотреть свою Катрину, не важно белую или черную, нет никакой разницы. Абстракция. Сюрреализм.
А снег все еще идет. Временами мне кажется, что я начинаю тебя понимать. Я смотрю в окно и вижу, что там, в глубине дней, идет снег, но он кажется мне не простым снегом, нет. У меня возникает чувство, что это то самое, ради чего мы живем. Этот белый снег символ чистоты, того, что не все в мире материально, но еще есть и душа. Этот снег, он сделан какой-то силой из капель воды, но сделан для того, чтобы показать истинную суть, то, что можно жить просто, и в то же время оставаться единственным чистым, единственным правильным, как эти маленькие снежинки. Кристалл совершенного мира, совершенной души.
Я смотрю в окно.
Ты смотришь в окно.
Мы смотрим в окно.
Я замечаю на улице два силуета. Они о чем-то спорят, так можно подумать, глядя на их жесты, на их лица, на их рты, раскрывающиеся в неслышных окриках. У меня создается впечатление, что еще пару минут назад эти двое были не разлей вода, но все изменилось, я это чувствую, я это знаю.
Мгновение – и снег уже ложится не только на асфальт, но и на тела, лежащие на нем. Драма. Кого она волнует?
- Ты это видишь?!
Я кричу. Мне становиться вдруг стыдно за себя, за свой крик, но я все равно кричу. Это как молодые девушки покупают прокладки, вроде ничего особенного, но они все равно берут их для мамы, сестры, подруги, при этом нещадно улыбаясь.
- Вижу что?
Мне надоел твой безразличный тон, но даже он успокаивает меня – ты еще говоришь, ты еще умеешь говорить.
- Только что там, в окне, умерли двое, они убили друг друга!
Абсурд. Я не хочу выглядеть так же как ты.
- Нет, я ничего не вижу, кроме снега.
Такое ощущение, что ты наверняка знаешь, что из нас двоих галлюцинации именно у меня, что там на улице нет никаких тел.
- На что ты смотришь, если нихрена не видишь?! – я ору, я наконец ору по-настоящему, мен легчает, - Там лежат два мертвих тела, а ты...
Я не успеваю закончить, а ты меня перебиваешь:
- Заткнись! Ты надоедаешь мне своим нытьем. Тебе ли не все равно, даже если там и лежат какие-то тела, то что тебе от этого? Ты умер, как они? Тебя это волнует? Сиди и молчи, твоя жизнь, моя жизнь становится невыносимой из-за твоего нытья. Тебе жалко птичку в парке, которая лежит мертвая, уже почти сгнившая, ты некрофил, чтобы ее жалеть?! Ты не можешь стянуть из открытого ящика стола деньги, потому что «нельзя так делать», ты что святой?! Ты не можешь врезать по морде тому парню, который тебя постоянно достает только потому, что «не стоит лезть в драку сперва не поговорив как следует о конфликте, не обсудив его». Ты хочешь с ним поговорить? Так скажи ему об этом и ты узнаешь еще одно направление для своих «мечтательных» прогулок. Ты самое тупое создание, которое я только знаю. А теперь заткнись и не мешай. Твоя жизнь – моя жизнь, моя жизнь – твоя жизнь, но ты все загаживаешь своим гребанным нытьем.
Можно было этого не говорить, и тогда, возможно, мы с тобой еще много лет жили бы вместе, но это было даже не просто сказано, а выкрикнуто. Я начинаю понимать тебя слишком поздно. Ты снова смотришь в окно, а я в это время думаю о твоем плане поглотить меня. Это глупо с твоей стороны, но ты об этом не знаешь, я об этом не знаю, пока.
Снег, снег, снег… Он укроет и нас.
Ты можешь это сделать, мы знаем это, это в твоих силах. Нет ничего странного в том, что я тебе надоедаю, как и в том, что мне надоедаешь ты. Теперь я это понимаю. Я понимаю это за считанные секунды. Но ты не знаешь одно…
Я иду ставить чайник…
Ты не знаешь того, что без меня тебе не выжить, ровно как и мне без тебя. Мы инь и янь, мы одно целое, мы огонь и вода.
Забыл сказать, тебя зовут точно так же как и меня, а меня точно так же как и тебя. Мы действительно две половинки одного целого.
На белый снег падают горящие предметы. Еще недавно они были НАМИ. Это результат того, что ты поглотив меня, смотришь в окно, хотя ты знаешь, что еще некоторое время я могу отомстить…
На нас теперь идет тот самый снег, на который мы смотрели, смотрели по-разному, видя тоже, как ни странно, две его составляющие. Нас волновал этот снег, но мы его не волнуем, он идет и без нас, но он еще не понял, что он тоже есть МЫ. |
